439–441. МАЛЬТИЙСКИЕ ПЕСНИ
1. «Ночи у моря мятежного…»
Ночи у моря мятежного,Шумные музыкой волн, —Счастия вкрадчиво-нежного,Мира, как море, безбрежного,Ласковый ропот их полн!
О, что за тайны прекрасныеМоре поёт, ваш поэт, —Ночи томительно-страстные,Ночи без месяца ясныеБелым сияньем планет!..
2. «Море, море голубое…»
Море, море голубое В мраке жалобно рыдает,Будто горе, горе злое Даже волны угнетает.
Нет, о нет, не плачет море,— Это ветер с ним играет,Только ветер!.. Наше горе Вопли волн воображает!
3. «У моря поэтов, у моря богов…»
У моря поэтов, у моря богов, У светлого, южного моряМне снятся метели и бледность снегов На русском широком просторе.
Как черные лебеди, к яркой скале Плывут корабли вереницей…Мне снится кораблик на тонкой игле Над северной, серой столицей…
<1890>
442. СУМЕРКИ НА УКРАИНЕ
Оранжевый закат сиял,Но из пучины лиловатойСозвездий рой уж выступал.И над Украйною, — объятойВечернею, пахучей мглой,—Как ангел добрых сновидений,Казалось, пролетал покой;И если из далекой тени —Протяжен, грустен и высок —Обрывок песни доносилсяИль где-то искрой золотилсяНевидной хаты огонек —В загадочном очарованьи,От этих звуков и мерцанийЛишь становилась тень тусклейИ тише тишина полей.
Дорога лентою широкойВдоль задремавших нив лежит,И массой валкой и высокойПоследний воз на ней скрипит.Волы то станут средь дороги,То вновь плетутся, и кругомВздымают медленные ногиТяжелой пылью чернозем.Грицько устал. В душистом сенеТак хорошо тонуть! Не сонВладеет им и не забвенье:Он ароматом упоен.Своих волов не погоняя,Грицько ленится, отдыхая, —И мелкой жизни мелкий стройНевольно дума покидает;Так с песней жавронок поройОт мира к солнцу улетает.
<1890>
418. ПРЕД ЗАРЕЮ
Близится утро. Скользят в поднебесье туманы. Ночи лазурная тает краса.Клонятся долу в траве золотые тюльпаны:Жемчугом тусклым на них тяжелеет роса.
Близится утро, — и мир, как в метели шумливой, В вихре потонет пустой суеты.С трепетным блеском последней звезды сиротливойСлабые чары исчезнут последней мечты.
Близится утро. С томительной негой прощаний Лунный еще улыбается свет.Дай, о вакханка моя, в упоеньи лобзаний,Дай мне о ночи забыть… и не верить в рассвет!
<1890>
444. СОЛДАТИК
Посвящается В. Ю. фон Дрентельну
Однажды, в городском саду,Над южной славною рекою,В каком-то сладостном чадуБродил я медленной стопою.Не грезы светлые во мнеИли надежды колдовали;Нет! Был я счастлив, как во сне,Скорей отсутствием печали.Я только смутно сознавалС невыразимою отрадой,Что томно сад благоухал,Что скучной жизни за оградойТогда я не принадлежал.
И так, бог весть о чем мечтая,Почти невольно сознавая,Как чуден был июньский день,Бродил я медленной стопою,Где легкая висела теньЗеленоватой полумглою.Всё в гору, бледною змеею,Вились меж маленьких луговДорожек серые спирали;Высоко надо мной деревВсе листья весело шуршали,Как будто гордые собой,Что жгучий ветер, пыль и знойЕще доселе не измялиИх шелковистую красу;А солнце в светлую росу,
Казалося, преобразилоПотоки золотых лучей:Оно, могучее светило,Сквозь мягкую игру тенейТеперь лишь яркими кругамиБлестело на песке местами,Покорно зыбкости ветвей…Красавец месяц! Гордость года!Июнь! Июнь! Твоей порой.Во дни меж летом и весной,О, как, обласкана тобой,Ликует радостно природа!Так новобрачная, полнаСтыдливости и сладострастья,—Уже не дева, чуть жена,—Трепещет на зените счастья.
Но из лучистой тьмы дерев —Где я, как в милом царстве снов,Забылся, тишью упоенный,—Дорога вывела меня,И, облитый сияньем дня,Я тут очнулся, удивленный,Что до венца горы дошел.Налево липы отцветали,А там — сторожка, частоколИ луг, где босяки дремали;Направо, голый и крутой,Во всю длину горы высокойЖелтел обрыв; внизу, далёко,Тянулись вербы бахромой;За ними — лишь простор широкийРеки, и степи, и лесов,Да синева без облаков.
Безбрежность дали, русской дали,О, как ты странно хороша!Тебя, светлее светлой стали,Однообразнее печали,Как любит русская душа.У волн блестящих океановИль на горах, где средь тумановМир еле виден и мольбеДоступней, мнится, царь творенья,—В порывах страстного томленьяОна тоскует по тебе,О даль родимых кругозоров,Где нет преград для жадных взоров,Где ширь небес и ширь полейВ одной сливаются лазури,Где место есть для всех лучейИ есть раздолье всякой буре!
Залюбовался я, — но вдругЗаметил, что со мною рядомСтоит солдат и тусклым взглядомГлядит с унынием вокруг.Как все армейские солдаты,Он был нерослый, мешковатый,С тупой усталостью в чертах,В мундире грязном, в сапогахИстоптанных… да, слава богу,Его ли мне изображать?Кому солдатика не знать!На месте постояв немного,Он отошел, но снова сталИ, будто он кого-то ждал,Взглянул пытливо в даль дороги —Там лишь рой бабочек белел,—Вернулся он, вновь погляделИ у обрыва тихо сел,Над самым краем свесив ноги.Я испугался за него.«В уме ли он? Иль отчегоСвоею жизнью так играет?Ужели надоело жить?Иль просто он меня желаетСвоей отвагой удивить…Нет, — то безумство, не отвага!Там удалец бы оробел».А у гигантского оврагаНевозмутимо он сидел,Как будто занят созерцаньемТревожных волн большой реки,Под солнцем брезжущих мерцаньем,Которым искрятся штыки.Ужаснейшей боясь кручины,Его предупреждать я стал,Что с глыбами той ломкой глиныВозможен каждый миг обвал.Солдатик голову ленивоНа оклик мой уж повернул,Как вдруг вскочил, рукой махнулИ зашагал неторопливоК дороге, где под сенью липЕму навстречу, очевидно,Шла женщина: известный типКухарки толстой, безобидной, —Солдатский грузный идеал!..Он подошел, фуражку снял,Заговорил… Немного стыдноЕй стало; круглая щекаПокрылась краскою густою,И шалью нагло-голубоюИграла красная рука…
С какой-то нежною отрадойЯ долго им вослед смотрел;И в скучной жизни за оградойО них забыть я не сумел!
«Ужели всё? — читатель спросит.—Идея где? И где рассказ?Ужели тут поэт всё бросит —Кухарку, воина и нас?Знать, просто не по силам сказка!Его измучился Пегас;Как в вешней слякоти савраска,В житейской прозе он увяз!И хорошо еще, быть может:Ведь повесть… странная была!Никто конца ей не положитБез лишних сцен а́ la Zola…[126]
А уж такие наблюденияПрискучили и без стихов!И надо ль было песнопенья,Чтоб эту описать любовь?Любовь?.. О нет! Такого словаДостоин ли простой разврат?Да мог ли жар огня святогоТот грубый чувствовать солдат?»
На это, строгий мой читатель,Мне очень трудно дать ответ!Но даже в словарях «поэт»Отнюдь не значит лишь «мечтатель».Нельзя ж Икаром нам порхатьВсегда, всегда над облаками;Полет опасен меж звездами,И крылья — как легко сломать!Я сам жалею, без сомненья,Что в светозарном сновиденьиГлаза духовные моиНа берегу реки той славной,Увы! не видели ладьиОлега, мощного ИльиИль милой тени Ярославны.Тогда отдался б я вполнеВосторгам чистым вдохновенья,И вы авось внимали б мнеС крупицей малой снисхожденья!Но я ль, скажите, виноват,Что и другое ведь бывает?В общественном саду солдатС своей зазнобою гуляет,И рады все кричать: разврат!Зачем? В дыму пороховом,Когда, средь молнии картечи,Гремит атаки славный гром,В ужасном упоеньи сечи,О, поэтическим лицомСолдат нам кажется победный!Но тут, когда мужик он бедный,Мужик, и только! — уж не то.Для образованного стадаТаится в горестях отрада,И песен про народ не надо,Когда не мучится никто!Давно не смеет быть счастливымНикто из русских бедняков.Любовь в народе терпеливомДолжна у хладных очаговТомиться горем молчаливым,Смеяться может лишь порок.Умильно смотрим мы на счастьеТого, кого ласкает рок,Но голь, чтоб вызвать в нас участье,Должна без отдыха страдать!Но, впрочем, будет мне болтать..В картинах нет нравоученья,Как нет его в цветах полей.Без всяких, признаюсь, идей,Былые помня впечатленья,Я лишь картинку набросал…И, вместо красок, рифмы взял.
<1890>
445. БЕЗЛУННАЯ НОЧЬ