в беседе лишь пожатием плечами или невнятным бормотанием, когда к нему обращаются.
– Смотрите, смотрите, маэстро! Понтоны здесь служат в основном для того, чтобы сплавлять древесину по каналам.
Это мой новый ученик. Во-первых, он полон воодушевления; во-вторых, талантлив не по годам.
И сейчас, когда мы гуляем всей компанией, я начинаю понимать источник огорчения Фанфойи – вот же он, лишний персонаж, новичок, пылающий юношеской страстью к искусству и изобретениям. Имя ему – Франческо Мельци. Мои давние друзья должны были привыкнуть к новым ученикам – стайки юнцов вьются вокруг меня, куда бы я ни направил стопы. Однако нынче и Фанфойя, и даже Салаи, которому вроде бы надлежит радоваться возвращению в Милан, выглядят так, будто вот-вот бросятся в мутные воды канала.
– Видите, друзья мои? – говорю я, оборачиваясь к Салаи и Фанфойе, которые тащатся позади нас с Мельци. Изо всех сил стараюсь вовлечь их в беседу. – Если бы не инженерные прожекты, такие, как шлюзы на каналах, Милан до сих пор был бы одним огромным болотом. Система шлюзов обеспечивает судоходность, позволяет перевозить соль, зерно и золу на север, к озерам. А обратно лодки доставляют древесину, мрамор, гранит для соборных мастерских в самое сердце города.
Мельци улыбается мне, охваченный восторженным трепетом.
В нашу жизнь Франческо Мельци вошел самым случайным образом. Я мог бы познакомиться с ним при дворе Лодовико, если бы все сложилось иначе и герцог не оказался бы в плену. Ибо отец Мельци, дворянин, состоял на службе у Лодовико после моего давнего отъезда из Милана. А потом в городе настала новая эра. Французский наместник Карл Амбуазский нанял меня для работы на благо короля Людовика XII. И дела мои вроде бы потихоньку пошли в гору. Я даже изловчился наконец уладить тяжбу с де Предисом из-за того запрестольного образа, чтоб он провалился.
Я чувствую себя вполне счастливым, шагая по берегу канала и глядя на впечатляющие гидравлические сооружения, на лавки старьевщиков с витринами, заваленными рухлядью, битой посудой и прочей ерундой, на старух, стирающих белье в мутной воде. Мы огибаем попавшуюся на пути повозку, запряженную мулом, – она нагружена коровьими шкурами и неспешно катит к сыромятням. Навильо-Гранде – тихое местечко, дающее отдохновение от кипучей суеты Милана, где повсюду снуют повозки и всадники, а пешеходы вечно куда-то спешат в разных направлениях.
Я кутаю шею в воротник шерстяного плаща, спасаясь от холодного ветра. Думаю, настоящий художник должен быть выше мелких невзгод и пустяковых дрязг. Моим юным подмастерьям надлежит испытывать лишь признательность мне за то, что я им дал: уютное жилище в Сан-Бабиле, гостеприимство Карла Амбуазского, столы, ломящиеся от яств, – нас потчуют запеченными фазанами с розмарином и жирной подливой, поят винами всех вкусов и цветов.
– А во Флоренции у вас нет таких речных сооружений, маэстро? – спрашивает Мельци.
Я медлю с ответом – сердце щемит от болезненных воспоминаний о моей неудаче с прожектом изменения русла Арно, которая, мнится мне сейчас, случилась целую вечность назад.
– Нет, – говорю я. – На реке Арно у нас только шелкодельные да кожевенные мастерские, ничего более.
– Хотелось бы мне увидеть такие диковинки, маэстро, – невинно сообщает Мельци. – И всякие прочие ваши достопримечательности. Я наслышан о флорентийском соборе. Все, кто его видел воочию, говорят, это чудо чу2дное.
Флоренция…
Должен признать, меня опять потянуло на родину. Я уже несколько дней таскаю в кармане плаща одно письмецо. Мальчишкам о нем пока не сообщил.
В письме говорится, что умер мой родной дядюшка и мне, мол, срочно надлежит вернуться во Флоренцию.
Не то чтобы это известие меня сильно расстроило. Мы с дядей не были близки, а он к тому же прожил долгую жизнь. Посему крайне любопытно, что побудило его оставить свои владения мне. Так или иначе, пока что с трудом верится в случившееся. Вдруг оказалось, что в банке меня ждет все дядюшкино состояние. Возможно, он просто сжалился над обездоленным старшим сыном родного брата. Мне пишут, что я должен приехать и расписаться в получении наследства. Я буду сидеть перед бывшими коллегами моего покойного отца и подмахивать официальные бумажки. Я это сделаю, потому что глупо было бы оставить такое богатство в руках нотариусов.
– Возможно, мы окажемся во Флоренции раньше, чем рассчитывали, – говорю я и, вскинув бровь, жду реакции подмастерьев. Как я и думал, Салаи первым бросается расспрашивать меня о причинах.
– Маэстро! – восклицает он, как всегда, теребя расшитую узорами кайму на моем плаще. – Вы шутите! Нынче небезопасно путешествовать. Лучше нам еще побыть в Милане.
Нет нужды говорить им о том, что мне претит мысль покинуть Милан, – Фанфойя и Салаи отлично знают, что я не хочу расставаться с Франческо Мельци.
Фанфойя вторит товарищу:
– Салаи прав, маэстро. Ходят слухи о новых атаках на Венецию с целью изгнать короля Людовика, и на пути во Флорению мы можем попасть в гущу событий.
Секунду я колеблюсь – думаю о монахах из Сантиссима-Аннунциата, о вельможах Синьории и о Франческо дель Джокондо. Они всё еще ждут, что я закончу работу над их заказами. И сам я ничего так страстно не желаю, как выполнить свои обязательства перед ними. Обязательства обременяют меня, ждут повсюду, в какую бы сторону я ни повернулся.
– Быть может, юный Мельци согласится поехать с нами? – спрашиваю я.
Мельци таращит на меня глаза и с трудом выговаривает, начав вдруг заикаться:
– Во Флоренцию? Вы не шутите, маэстро Леонардо? Вы возьмете меня с собой во Флоренцию?!
Очередной миланский мальчишка, для которого я всего лишь средство передвижения до Флоренции. Мне остается только улыбаться, вспоминая, как много лет назад я то же самое сделал для Салаи. Что ж, решено. Мы едем домой. Я больше не могу откладывать возвращение на родину.
– Ну конечно, – говорю я. – Нет ничего проще, чем навьючить мулов!
БЕЛЛИНА
Флоренция, Италия1508 год
Беллина родилась в доме Антонмарии Герардини. Отец Лизы поручил ее заботам новорожденную дочь, когда Беллина сама была еще девочкой, и ей до конца дней предстояло служить своей госпоже и хранить ее от бед. Жизнь служанки текла размеренно, наполненная ежедневными обязанностями, которые она выполняла тысячи раз не задумываясь. К чему ей было стремиться?
Но когда Беллина взяла в руки иголку с золотистой нитью и протянула ее через новенький отрез шелка, сидя у освещенного солнцем окна в мастерской Франческо дель Джокондо, она испытала невероятный восторг. Кто мог подумать, что столь простое действие – вышивание на большом куске ткани – может полностью изменить ее образ мыслей и перевернуть всю