и не было смысла обижаться на того, кто всё равно этого даже не заметит и чьи действия абсолютно непредсказуемы.
Они шли по узкой улочке, ведущей от главной площади к морю. Прохожие всё так же с готовностью улыбались и приветственно взмахивали руками при встрече. Почему-то это теперь казалось Унимо подозрительным, от солнца и быстрой ходьбы разболелась голова, перед глазами то и дело вспыхивали чёрно-золотистые пятна. Наконец Трикс остановился около одного из домов – каменного, с красной крышей и аккуратными занавесками на окнах – и замысловато постучал в деревянную дверь с широкими коваными петлями. В окне показалось чьё-то лицо, несколько секунд – и дверь открыл высокий мрачный мужчина. Он посторонился, пропуская Трикса и его спутника в тёмную прохладу дома.
– Подождите там, – кивнул хозяин на комнату с занавесками.
Трикс тут же скользнул в дверь и устроился на диване с вытертой обивкой, а Унимо осторожно присел на край стула, но тут же вскочил, заметив, что в комнате они не одни: у окна стояла и внимательно изучала его девочка примерно одного с ним роста. Её тёмные, цвета печёного каштана, волосы сверкали в лучах солнца, косо падающих сквозь неплотно закрытые ставни.
– Я – Мица, а тебя как зовут? – спросила девочка, и Унимо показалось, что она с едва заметной улыбкой переглянулась с Триксом.
Унимо не был дикарём, но за последнее время он быстро успел привыкнуть к тому, что его встречи с людьми становятся всё более неожиданными и всё менее подходящими под привычные правила вежливости. Поэтому он смутился и не сразу нашёл, что ответить:
– Я Унимо, мы с Триксом… пришли с маяка, – наконец произнёс он.
– Про тара Трикса я знаю, – фыркнула девочка, – мы с ним давно дружим. Он помогает Смотрителю помогать моему отцу с бумагами. Принести тебе печенья, Трикс? Или тебе, Унимо? Может быть, чаю? – видимо, вспомнив о роли хозяйки дома, деловито затараторила она.
Трикс покачал головой и изобразил какой-то жест – судя по всему, благодарность. Ум-Тенебри тоже замотал головой – но выглядело это совсем не так гармонично, как у немого.
– Ты живёшь на маяке? – продолжала допытываться Мица.
Унимо только кивнул, хотя понимал, что невежливо отвечать кивком на вопрос, но как будто манера общения Трикса в посёлке передалась и ему.
Тут в комнату вошёл открывший дверь мужчина и протянул Триксу кипу бумаг.
– Вот, это письма и чертежи синтийских кораблестроителей, – сказал он, – может, Смотритель поможет мне с переводом. Если бы это был обычный синтийский, мы бы нашли и у себя кого-нибудь, но это, видимо, старосинтийский – ничего не понять.
– Папа, это Унимо, он теперь живёт на маяке, представляешь! – с восторгом сообщила Мица.
Хмурый мужчина усмехнулся, и Унимо с удивлением заметил, как лицо девочки похоже на его – обветренное, чуть тронутое первыми морщинами. Усмешка отца мгновенно отразилась в озорном прищуре дочери, как деревья и небо отражаются в весёлой искристой воде весеннего лесного ручья. Унимо ощутил касание тоскливого сожаления: когда-то он радовался, – стараясь, впрочем, не подавать вида, – если кто-то в очередной раз отмечал, как он похож на отца. «Это всего лишь игра равнодушной природы, ничем, кроме крови, ты не близок своему отцу», – зло подумал Унимо.
Трикс тем временем взял бумаги, кивнул хозяину дома и шагнул к выходу, обратив к Мице какой-то, видимо, только им двоим понятный жест, от которого девушка тут же прыснула со смеху.
Хозяин проводил их до двери, и они направились обратно к морю. Оглянувшись, Унимо увидел, как занавеска на одном из окон дёрнулась, а потом он ещё долго чувствовал в весеннем воздухе запах чистого старого дома.
Почему-то на этой солнечной прогулке Унимо затосковал. Он был рад, что недалеко от маяка живут приветливые люди, с которыми можно поговорить, что Смотритель, кажется, взял его в ученики, что Трикс, хоть и ведёт себя странно, вроде бы не настроен против него. Но что-то было не так. Ум-Тенебри щурился на солнце и чувствовал, как из его глаз ветром и светом выжимаются слёзы. Ветром и светом.
Он вытирал лицо руками и шёл вслед за Триксом, стараясь не отставать, по вязкой земле берега, смешанной с песком и крупными белоснежными обломками раковин.
Когда они вернулись, Форин сидел в гостиной и читал книгу. Трикс отнёс в кухню пакет, в котором оказались печенье, сыр и сушёные яблоки, и передал Смотрителю письма с лёгким жестом, похожим на перебор струн арфы.
Форин кивнул, и тут Унимо, набравшись смелости, сказал, разрушая их безмолвное общение:
– Я мог бы перевести… со старосинтийского… отец учил меня, и я неплохо понимаю этот язык. Я мог бы помочь.
Нимо опять удивился, насколько неуверенно и жалко звучит его голос. Вероятно, всё дело было в акустике маяка.
Смотритель пожал плечами:
– Если хочешь, можешь попробовать, – и протянул ему несколько писем. – Чернила и бумага в столе.
Навязчивое желание ощущать себя нужным всегда преследовало Унимо. Даже живя с родителями в доме, в котором легко было совсем ничего не делать, он старался, что мог, делать сам, и помогать отцу, когда возможно. Старший Ум-Тенебри иногда мягко напоминал ему, что всё, что он делает, важно только ему самому, и не стоит забывать об этом и думать, что только делая что-то полезное, ты становишься нужным. Тогда Нимо обижался на отца, который зачем-то говорил ему, ребёнку, неприятные взрослые вещи, но сейчас отчётливо понимал, что дело, которым можно заняться, необходимо именно ему – чтобы как-то оправдать своё пребывание на маяке. Но он действительно неплохо знал старосинтийский – один из немногих языков, которые он успел выучить в доме отца без привычки напряжённо учиться.
Проведя экскурсию новому обитателю маяка, Трикс куда-то исчез. Унимо, занятый переводом торговых писем, даже не заметил, куда. Форин тоже ушёл на галерею маяка и явно не был бы рад, если бы его побеспокоили. Ум-Тенебри, предоставленный самому себе, с редким удовольствием погрузился в монотонную работу, отвлекаясь только на то, чтобы посмотреть в большие окна на море. Удивительно, но оно всегда было разное, подвижное, заливающее комнату, стоило чуть отвлечься. Солнечное марево полнилось криками морских птиц, ветер хозяйничал под сводами башни, как в каком-нибудь каменистом гроте прибрежных скал.
Вечером, когда небо стало тёмно-фиолетовым, Форин спустился с галереи. Его фигура, размытая весенними сумерками, казалось призрачной и величественной. Как будто сам Дух Моря нашёл пристанище на заброшенном маяке.
Унимо моргнул, отгоняя наваждение, а потом они с «Духом Моря» пили чай – на этот раз без Трикса, поэтому молчали. «Трикс не очень любит сумерки, старается спрятаться в это время», – пояснил Форин в ответ на единственный прозвучавший вопрос. Нимо хотелось спросить ещё много чего, но он не решался нарушать странную тишину