Переговорив с Верой Нелюбиной, подтвердившей перечисление денег, и с распорядителями аукциона, Этери проверила страховку, адрес… Распорядитель спросил, можно ли упаковать и отослать вместе с остальными полотнами снятую с торгов и купленную на ее имя картину Редько. Этери сказала, что можно, даже желательно, и, с чувством исполненного долга, послала Айвену эсэмэску: «Free at last»[51].
Он тут же перезвонил.
– Ты так не шути!
– Да я и чувствую себя примерно так же.
– Не хочешь меня видеть? – В его голосе звучало искреннее огорчение. – Я понимаю, ты устала…
– Нет, я хочу тебя видеть, только дай мне немного отдохнуть. И я хочу шоколада. Много-много шоколада.
– Это можно. – Теперь стало слышно, как он улыбается. – Я знаю одно кафе… Позвони мне, когда отдохнешь. Я за тобой заеду, идет?
– Идет.
Этери вернулась домой и немного поспала. Днем она уснула легко, не то что ночью. Есть совсем не хотелось, хотелось только шоколаду. Она позвонила сыновьям, пообщалась по короткой программе и перезвонила Айвену.
– Я готова.
Он приехал, окинул ее взглядом. Опять новый наряд и опять элегантный: черная юбка-брюки с широченными штанинами и белая блуза. На груди, скрепляя внахлест глубокий вырез блузы, сверкала брошь из четырех огромных бриллиантов, расположенных асимметричным крестом. Приглядевшись, Айвен узнал Южный Крест.
– Ты ослепительна, – констатировал Айвен. – Потрясающая брошка. Никогда ничего подобного не видел.
– Старинная, от бабушки досталась. Идем уже.
– Хорошо, едем в «Годиву». Это царство бельгийского шоколада. Запах чувствуется за два квартала. Но ты уверена, что не хочешь сперва поесть?
– Уверена. Только шоколад.
– Желание леди – закон.
В кафе «Годива» шоколад ели, пили, им дышали, он извергался фонтанами, его плавили, по нему разве что не ходили.
Этери выпила чашку горячего шоколаду, съела мороженое с шоколадным соусом, потом еще нечто неотразимо шоколадное. Ее уже слегка поташнивало, но на вопрос Айвена она ответила, что чувствует себя отлично.
Пока Этери поглощала шоколад в разных видах, Айвен пошептался с метрдотелем, и ей преподнесли огромную золотую коробку конфет «Годива».
– Куда пойдем? – спросил Айвен. – Хочешь ко мне? Покажу тебе свою квартиру.
– Давай, – согласилась Этери. Ей хотелось глотнуть свежего воздуха.
На желтой машинке с гильотинными дверцами, которую Этери про себя окрестила «чайкой-канарейкой», он отвез ее на Мэрилебон-хай-стрит.
– Вот здесь я живу.
Айвен поставил машину в конюшенном ряду, подсоединил ее к промышленного вида розетке и повел Этери к дому тридцать четыре.
– В девятнадцатом веке здесь был мюзик-холл. Два фонаря стояли по бокам от входа, но когда меня еще на свете не было, какой-то пьяный за рулем сшиб правый фонарь.
– И теперь, – подхватила Этери, – остался только один. Как горец.
– Ты смотришь эту муру? – удивился Айвен.
– У меня же дети! Им хотелось, пришлось и мне смотреть. И как же мюзик-холл превратился в жилой дом?
– В начале девятисотых всю улицу перестроили, в том числе и мюзик-холл. Но планировка такая, что тут нет двух одинаковых квартир.
Вестибюль был тесный, лифт – размером с обувную коробку.
– Специально для нас, – пошутила Этери.
– Да, только мы с тобой могли бы здесь разминуться, – улыбнулся он.
Обувная коробка доставила их на четвертый этаж, Айвен отпер дверь.
– Здесь жила моя бабушка. Мне эта квартира досталась по наследству. Хочешь что-нибудь выпить? Шерри?
– Сначала покажи квартиру, – попросила Этери, освобождаясь от жакета.
Квартира была трехкомнатная.
– Вот спальня, – показывал Айвен, – вот кабинет, а тут гостиная, она же столовая. Вот тут ванная и кухня.
Квартира была битком набита сокровищами. Этери принялась изучать увеличенные фотопортреты женщины весьма экзотической внешности. Жгучая брюнетка с одной белой прядью в длинных, стянутых узлом волосах. Грузинка? Скорее средиземноморский тип. Шаблонное слово «красавица» тут не годилось. Это было необыкновенное, неповторимое, незабываемое лицо.
– Это моя бабушка.
– Я так и поняла. С ней хорошо встречаться в людном месте, не будучи знакомой. Ну, знаешь, «Я буду в черном пальто и в красной шляпе».
– А в руках у меня будет «Ивнинг стандарт» от второго августа 1929 года, – подхватил Айвен.
– Вот-вот. Только ей не нужен «Ивнинг стандарт». Ее ни с кем не спутаешь. А это ее собака?
– Одна из ее собак. Ее любимая овчарка Отто.
Этери пригляделась. Женщина на фотографии обнимала за шею громадного пса, и ее руки тонули в густейшем меху.
– Слишком много шерсти. Морда и уши овчарочьи, а шерсть…
– Отто был метисом, – пояснил Айвен. – Помесь немецкой овчарки с лайкой, кажется… Он прожил всего восемь лет, у него был врожденный порок сердца. Бабушка по нему убивалась, как по сыну родному.
– Я ее понимаю. У меня тоже собаки – члены семьи.
– А вот другой ее пес – Тамерлан. Чистопородный финский шпиц.
– Красавец, – отметила Этери и перешла к картине. – Фрейд?[52]
– Да, бабушка ему позировала.
Этери не была ханжой, но все-таки… Видеть свою бабушку голой… пардон, обнаженной… как-то неловко.
– Бабушка увлекалась нудизмом, – ответил Айвен на невысказанный вопрос. – Не то чтобы увлекалась, дружила с людьми, которые увлекались. Ну и она за компанию. Все время повторяла: «Whatever it is that turns you on». Не знаю, как это перевести.
– М-м-м… «Все, что угодно, если это тебя возбуждает», – перевела Этери. – Хотела бы я познакомиться с твоей бабушкой.
– С ней не было скучно.
– Держу пари.
Этери двинулась дальше. Фотопортрет молодого мужчины в белом военно-морском мундире. Дед, догадалась она. У него было красивое, классически правильное лицо, то, что по-английски называют непереводимым словом handsome. А вот еще одно мужское лицо… наверняка отец. Тоже хорош. Взял кое-что и от отца, и от матери. А вот Айвен не похож ни на кого – ни на отца, ни на деда, ни на бабушку.
В довольно просторной спальне помимо портретов висели на стенах плакаты Альфонса Мухи. Подлинные – видно было по обтрепанным краям. В шкафчике-горке помещалась впечатляющая коллекция стекла ар-деко.
– Это я собрал за пятнадцать лет на Портобелло-роуд и на других блошиных рынках, – пояснил Айвен. – Застраховал, они оценили в пятьдесят тысяч фунтов. Если разорюсь, будет что продать на черный день.
– Тебе грозит разорение? – начала было Этери и испуганно вскрикнула, потому что в эту минуту из-под кровати вылезло нечто…
Оно, это нечто, вылезало очень долго, все никак не кончалось. Приглядевшись, Этери поняла, что это огромный, черепахового окраса кот.