– Нет, не говорил, – заинтересовалась Этери. – Но я не удивляюсь. Фрейд с кого попало портретов не писал.
– Моя бабушка, – с гордостью проговорил Айвен, – кавалерственная дама Великобритании. В войну, да и после войны, она работала на Би-би-си, в мировой службе новостей. Это было чертовски опасно, в сороковом году в здание угодила бомба, они выходили в эфир из разных мест, потому что немецкие бомбардировщики пеленговали их по УКВ-сигналам, но не прекращали вещания. – Он засмеялся. – Однажды приключилась забавная история. Бабушка тогда жила в Найтсбридже, работала по ночам. Выходила на угол, там ее подбирала служебная машина и везла на Кингзуэй-стрит, в Буш-Хаус. Это штаб-квартира Би-би-си, – добавил он на всякий случай. – И вот бабушка стала замечать, что соседи по дому ее избегают, не здороваются, глаза отводят… Она не могла понять, в чем дело. А оказалось, что папа ее… как у вас говорят, «заложил». Ему было пять лет, он играл во дворе, и одна соседка, проходя мимо, заметила: «Мальчик, а почему ты все время один, где твоя мама? Она на работе?» Он сказал, что мама спит, а работает ночью. «А где она работает?» – спросила соседка. И папа честно ответил: «Вечером она одевается, красится, выходит из дома и стоит на углу».
Этери расхохоталась.
Айвен подвел ее к белокаменному пирожному в конюшенном ряду.
– Ну вот ты и дома.
– Я даже не поблагодарила тебя за Редько.
– Это пустяк, – отмахнулся Айвен.
– Для меня – нет. Для меня это память о дедушке, а я дедушку своего люблю, как ты – свою бабушку. И у меня тоже есть куча историй про него.
– Надеюсь, ты мне их все расскажешь.
Опять он поцеловал ее на прощанье, но на этот раз она ответила. Гормоны совсем распоясались, какой-то зверь у нее внутри прянул на дыбы и прыгнул навстречу другому такому же зверю. На миг не только губы, но и тела слились воедино, оба почувствовали грудь, живот, ноги друг друга. Но Этери почти тотчас же опомнилась и отстранилась.
Она отперла дверь, обернулась и взмахнула рукой на прощанье, даже улыбнуться сумела. Растерянное, потрясенное лицо Айвена отпечаталось у нее на сетчатке глаз. Она уже знала, запираясь изнутри, что оно будет преследовать ее даже в темноте.
«Ничего же не случилось! – уговаривала себя Этери. – Надо жить дальше и действовать так, будто ничего не случилось. И надо… надо притормозить. Все происходит слишком быстро. Может, поменять билет и улететь раньше?»
Всю дорогу, пока он развлекал ее рассказами о богатых арабах и бабушке, стоящей ночью на углу, Этери точила одна мысль. Она заметила, что в квартире помимо бабушкиных нет ни одной женской фотографии. И Айвен ни разу не упомянул о матери или о родственниках с материнской стороны.
«Спросить? – думала Этери, раздеваясь и смывая косметику. – Не стоит. Захочет, сам скажет».
Есть не хотелось, спать рано, она включила телевизор, канал «Меццо», чтобы шла фоном какая-нибудь музыка. Фоном шла опера Люлли, не опера даже, а как бы до-опера, пре-опера, наивная и трогательная мелодекламация XVII века. Отлично, думать не мешает.
Надо же что-то делать. Надо как-то выходить из ситуации. С ним хорошо, он ей нравится, она ему, кажется, тоже, но у них нет будущего.
Ей не хотелось об этом думать. При одной мысли душа восставала. Как в детстве: «Отдай, мое!» Опера кончилась, а Этери так ничего и не придумала. Пусть все идет, как идет. Они же взрослые люди! Разберутся как-нибудь. Спать? Ей не спалось. В низу живота ныла тупая боль.
Этери встала, приняла болеутоляющее, наполнила водой грелку и снова легла. Нет, все не то. Разве может тепловатая грелка заменить живое тепло толстого, умного и доброго кота? Или его тощего, умного и доброго хозяина?
Глава 23
Наутро она почувствовала себя лучше. Встала, умылась, позавтракала и отправилась, как и обещала Айвену, по магазинам. Накупила подарков, подозвала такси, чтобы не тащиться пешком с покупками, вернулась на Манчестер-сквер, весьма довольная собой, сгрузила обновки и вышла еще раз, вспомнив, что на Мэрилебон-хай-стрит есть магазинчик «Забытая женщина», где торгуют одеждой больших размеров. Этери уже купила подарки для Дарьи, надо же и Марье что-то присмотреть!
На обратном пути она бросила взгляд на одинокий фонарь у дома тридцать четыре, бывшего мюзик-холла. Этот дом уже стал для нее особенным, родным. Где сейчас Айвен? Позвонить? Нет, не сейчас. Она пешком вернулась домой.
Обеда так и нет, совсем обленилась. Никуда не годится, но теперь уже не поправишь. «С завтрашнего дня берусь за ум», – пообещала себе Этери, ну а пока обеда не было, сбегала поесть в паб на Бейкер-стрит.
Надо будет в самом скором времени привезти сюда чертенят. Может, на зимние каникулы? Сводить их в музей Шерлока Холмса, им будет интересно. К мадам Тюссо? Единственный музей Лондона, куда очередь стоит, как в Мавзолей. Сама Этери ни разу там не была, ее не тянуло в музей восковых фигур. Раньше хоть старинные были, XVIII века, но в пожаре 1925 года они сгорели. Ладно, посмотрим. Лучше, в музей естествознания, где прогуливал школу будущий эксперт К.А.Х. Айси Леннокс-Дэйрбридж. Покормить белок в Кенсингтон-гарденс, покататься на колесе обозрения… Слава богу, в Лондоне есть чем заняться. Только придется снять номер в гостинице, в ее домике втроем не поместиться…
Вернувшись домой, Этери позвонила Айвену по сотовому.
– Не помешала?
– Конечно, нет!
– А где ты?
– Я дома, – ответил он. – Как раз главу закончил. Пишу монографию по истории живописи. А ты?
– Прошлась по магазинам, поела, теперь свободна.
– Поела? – огорчился Айвен. – А что ж ты мне не позвонила?
– Ну ты же заканчивал главу! Я решила не мешать. Планы?
– Давай прогуляемся, если ты не устала. Ты же хотела в «Лавку древностей»? Это недалеко, можем пешком дойти. Все в родном Вестминстере[57].
Они встретились на полпути между ее и его домом и отправились к магазину старинных диковинок.
– Ты наверняка знаешь, что это один из самых старых домов Лондона, – рассказывал Айвен. – Построен из парусника в XVI веке. Не сгорел в Великом пожаре 1666 года, уцелел в бомбежках Второй мировой.
Добравшись до Портсмут-стрит, Этери с почтением взглянула на асимметричный, как будто немного скособоченный домик.
– Диккенс, – продолжал Айвен, – издавал еженедельник «Часы мастера Хэмфри». «Лавку древностей» печатал там главами. Смерть Нелл он описал до того туманно, что публика усмотрела шанс переиграть концовку. На него обрушился шквал писем, все требовали оставить девочку в живых. Диккенс поместил в журнале специальный ответ на эти письма: «Вы плачете по вымышленной девочке, а оглянитесь вокруг, по улицам бродят сотни заброшенных детей. До них вам дела нет». И оставил несчастливый конец.