лучшего места для того, чтобы что-нибудь спрятать, было, пожалуй, не найти.
– А, – сказал Изекииль и отдал Мозесу честь. – Вот и Мозес. Дайте-ка ему чего-нибудь согревающего.
Остальные, занятые разговором, молча приветствовали Мозеса кивком, поклоном, или взмахом руки, или прикладыванием к виску двух пальцев. Немногословный Исайя улыбнулся.
– Я вообще-то не замерз, – негромко сказал Мозес, садясь на последний свободный стул рядом с Амосом.
– Мы говорили о склонности всякого общества к насилию, – отрапортовал Иеремия.
– Глупости, – мельком взглянув на Мозеса, сказал между тем Габриэль, отвечая на реплику Иеремии. – Подумай сам. Мы идем от дикости к цивилизации, а ты говоришь, что общество всегда готово опять вернуться в первобытные времена. Конечно, бывают, так сказать, и сбои, никто не спорит… Ну, тут уж, знаешь, ничего не поделаешь. На то мы и люди…
– Как? – спросил Амос и захихикал. – Сбои? Слышали? Оказывается, это называется теперь «сбои».
– Ну, да, – удивился Габриэль. – А как еще?
– Как, – сказал Иеремия. – Скажите ему, как, кто знает.
– Так, что из таких вот сбоев, собственно, и состоит вся человеческая история, – не отрываясь от шахматной доски, сказал Изекииль.
– Слышал? – спросил Иеремия.
Габриэль, впрочем, и не думал соглашаться:
– Это зависит от того, с какой стороны взглянуть – он все еще не терял надежды, что кто-нибудь из присутствующих его поддержит. – Никто из тех, кто рубили дерево железным топором, не захочет поменять его на каменный.
– Ну, и при чем здесь это? – спросил Иеремия. – Я говорю тебе, что общество всегда готово к насилию, а ты мне рассказываешь про какой-то топор, как будто тебе будет не все равно, каким топором тебе проломят череп.
Потом он наклонил голову и мрачно посмотрел на Габриэля поверх очков, после чего добавил:
– Или, может, ты хочешь сказать, что железным можно проломить больше черепов?.. Тогда я согласен.
– Я только хотел сказать, что мы живем в относительно мирные времена и это только потому, что существует такая штука, как прогресс, – сказал Габриэль. – Не знаю, что можно на это возразить?
– Ты бы лучше глаза разул, – Иеремия вытянул руку, указывая куда-то в сторону. – Тоже мне, прогресс. Сефарды ненавидят ашкеназийцев, хабатники – реформаторов, протестанты – католиков, католики – православных, сунниты – шиитов, негры – белых, коммунисты – социал-демократов, турки – армян, антиглобалисты – глобалистов, консерваторы – демократов, домашние хозяйки – проституток, а все вместе они дружно ненавидят евреев, которые, впрочем, отвечают им тем же… Если это называется прогрессом, то я умолкаю.
– Ну и что? – Габриэль явно не желал сдаваться. – И ради Бога. Пускай себе ненавидят. Они же не убивают друг друга, как раньше.
– Но всегда к этому готовы! – закричал Иеремия. – А о чем я тебе, по-твоему, тут толкую?
– Тихо, тихо, – попытался успокоить всех Мозес.
– А когда эта готовность становится критической, то начинается война, – продолжал Иеремия. – А если воевать не с кем, то общество начинает поедать само себя, как это было в России, в Германии, в Эфиопии, Уганде, Камбодже и так далее. Поэтому, когда ты ходишь среди чистеньких, прилично одетых, улыбающихся теток и дядек, которые покупают себе новый чайник или голосуют за очередного харизматика, то ты должен знать, что если завтра им придет в голову повесить тебя за яйца, потому что ты покажешься им не совсем таким, каким они хотели бы тебя видеть, то они соберутся и сделают это, не задумываясь и не испытывая угрызений совести. Главное, чтобы для этого отыскалась веская причина, а она, можешь быть уверен, отыщется всегда.
– Можно и без причин, – заметил кто-то.
– Конечно, – согласился Иеремия. – Без причины даже лучше. В крайнем случае, причина найдется задним числом.
– Вы говорите о них так, как будто там одни только отбросы, – сказал Габриэль. – А между тем, среди них есть очень много хороших людей. И это вам подтвердит каждый.
– Господи! – брови Иеремии взлетели вверх. – Да что же это такое! Ты, что, Габри, издеваешься, что ли, над нами? Разве кто-нибудь здесь говорил, что они плохие? Да кто я такой, чтобы кого-то осуждать или оправдывать? Ни Боже ж мой! Я сказал только, что они с большим удовольствием повесят тебя и таких, как ты, за яйца, как только им покажется, что для этого есть подходящая причина. Можешь, конечно, считать тогда, что тебя повесили хорошие люди, если тебе от этого будет легче.
Мозес между тем слегка дотронулся до колена сидевшего рядом Амоса.
– А? – сказал тот.
– Ты про эту каплю говорил? – вполголоса спросил Мозес, показывая глазами на открытую коробку, откуда торчали горлышки бутылок.
– А про какую? – Амос сделал большие глаза.
– До сих пор я представлял себе каплю немного иначе.
– А разве нет? – спросил Амос, продолжая смотреть на Мозеса большими и невинными глазами.
– Что – «нет»? – Мозес несильно стукнул Амоса пальцами под ребро.
– Ты про что?
– А ты как думаешь, идиот? – начал злиться Мозес.
– Ты говоришь про какую-то каплю, – сказал Амос. – Если ты про это, – он кивнул на коробку, – то я думаю, что тут не о чем беспокоиться. Подумаешь, какие-то четыре бутылки. В конце концов, у нас еще впереди целый вечер. И знаешь, что я тебе скажу, Мозес? По сравнению с тем, что выпивал мой дядя, это просто ничто. Ноль. Смешно даже вспоминать. Хочешь, я тебе расскажу, как однажды он перепил врацлавского раввина?
– Нет. Не хочу. Но мы посмотрим на этот ноль ближе к вечеру.
– Ты бы лучше выпил, – примирительно сказал Амос и подвинул к Мозесу пластмассовый стаканчик с золотой жидкостью. – Это же нектар.
– И весьма качественный, – подтвердил Иезекииль.
Исайя улыбнулся.
Мозес слегка пригубил виски и поставил стакан на стол.
– И все-таки я не понимаю, – упрямо продолжал Габриэль, которому, похоже, пришла охота, во что бы то ни стало, довести свою точку зрения до присутствующих. – Нельзя не видеть, как в мире все постепенно меняется к лучшему.
– Можно, – ответил Иезекииль.
– Конечно, нет, – сказал Габриэль. – Спроси кого хочешь.
– Пока вы снова не начали спорить, я могу привести вам один хороший пример, – Осия, наконец, оторвался от шахматной доски. – Только для вас. Или, может, вы предпочитаете набить друг другу морду?
– Давай, приводи, – кивнул Амос.
– Прочитал в каком-то журнале сто лет назад. Это было при нацистах. Представьте себе большой немецкий город с населением не меньше миллиона жителей, это ведь много, да?
– Прилично, – сказал Иезекииль.
– Так вот на весь этот город приходилось всего одно отделение гестапо, ни больше ни меньше. Можете себе представить?
– Ну и что? – не понял Габриэль.
– В том-то и дело. Знаете, сколько человек в нем работало?
– Триста, – выпалил Амос.
– Двадцать пять, – сказал Осия, вызвав на лицах сидящих некоторое недоумение.
– Не может быть, – сказал Исайя и улыбнулся. – На миллион человек? Ты шутишь.
– Да, – ответил Осия. – На миллион человек. Американцы захватили после войны все их архивы.
– Двадцать пять человек, – сказал Мозес. – Как же они справлялись?
Осия ответил:
– А почему бы им было не справляться, если