вернулся к народу только
после того, как вошел в образ возродившегося трубадура. Мангер нашел свой собственный путь к живому прошлому в Бухаресте не позже 1929 г.
Однажды поздно ночью он сидел в кабачке с детским психологом Исраэлем Рубином, который приехал в гости из Берлина38.
Уже после полуночи ввалился старик лет семидесяти. Он уже был сильно пьян. Это был последний из бродерзинге- ров, старина Людвиг.
Мы пригласили его к нашему столику. Он налил себе большой стакан вина, произнес что-то вроде кидуша с
большим числом идишских слов, а потом начал петь песни из своего репертуара.
Закончив песней Велвла Збаржера «Резчик могильных камней», он затянул куплет, который сочинил только что, на ходу:
Здесь лежат Авром Гольдфаден и Велвеле Збаржер,
наши дорогие братья, Которые столь многим принесли хорошее настроение Своими песнями, такими сладкими.
А нынче они лежат хладные,
Хотя когда-то их головы, такие светлые,
могли творить любые чудеса. И мой конец будет таким же, как их.
Внезапно меня осенило: Вот оно! Образы бродерзинге- ров возникли в моем воображении. Все свадебные шуты и пуримшпилеры, которые развлекали многие поколения евреев, внезапно ожили. Я стану одним из них, одним из «наших возлюбленных братьев». То, что они сочиняли и исполняли, возможно, было довольно примитивно, это совсем не была высокая поэзия, но они сами были поэзией.
Я вспомнил прекрасные народные песни, которые я слышал в мастерской у своего отца. Какая оргия цвета и звука! Это наследство заброшено нами, потерянное ими золото лежит у нас под ногами.
И я подхватил их звучание и их видение.
Вновь пережив это прозрение перед американской идишской публикой, Мангер присовокупил к своему рассказу такое сравнение: «В каждом местечке был один ров на каждую сотню пу- римшпилеров. Здесь, в Америке, в каждом городе есть сотня раввинов и ни одного пуримшпи- лера».
В Новое время не было ни одного идишского писателя, который бы пришел к литературе или сочинению песен без борьбы. Но Мангер единственный оставил откровенный рассказ о том, как это произошло. В конце жизни, празднуя шестидесятый день своего рождения, он мог заявить, что всегда восхищался народными песнями, которые слышал в мастерской отца, и разве с его стороны не было бы разумным поступать именно так? Особенно после Холокоста приятно было думать, что, по крайней мере, один из выживших евреев происходит прямиком из народа. Вместо этого Мангер захотел, чтобы мы узнали, что даже идишский поэт, питавший особенное расположение к балладе, человек, который вырос в городе, где еще жива была память об Авроме Гольдфадене (1840-1908) и Велвле Збаржере, едва ли искал вдохновения в творчестве простых рифмоплетов, свадебных шутов, бродерзин- геров. Поэт — это тот, кто водит компанию с Гете, Рильке и По39.
Так что же на самом деле было с виршами пьяного старины Людвига, которые так взволновали Мангера? Может быть, дело было в том, что у того под рукой было доступное для использования прошлое, хотя и не всегда с подобающей репутацией? Что он произнес кидуш на идише? Или что Людвиг был последним из бродерзин- геров, и поэтому любой, кто последует за ним, свободно сможет надеть на себя личину его наследника — и изменить ее? Никто другой из писателей-модернистов не мог похвастать тем, что вырос в семье, где отец восхищался бы идиш- скими произведениями сына. Ни Ан-скому, ни Перецу, ни Шолом-Алейхему, ни Дер Нистеру, ни уж точно Исааку Башевису Зингеру. Но лишь
встреча с этим реликтом идишской литературной традиции по-настоящему вернула Мангера домой. Подобно любому другому еврейскому бунтовщику в первом поколении, он никогда не видел в старых песнях ничего, кроме причудливости и романтичности. И внезапно лежавшее на поверхности заброшенное и разрушенное наследие оказалось частью его внутреннего мира. Мастерская его собственного отца была оргией цвета и звука, а он, поэт-ученик, никогда не замечал этого. Ему проще было превратить собственную семью в источник мифа, чем вызывать призрачный образ Велвла Збаржера, парящего над улицами Ясс, или придумывать искусственную румынско-идишскую литературу для продажи на варшавском рынке. О мнимом рождении в Берлине забыто. Теперь Мангер мог есть свой кугелъ и сохранять его нетронутым: и его поэзия, и пародия росли прямо из родной земли. Бродерзингеры были мертвы — да здравствуют бродерзингеры40
Возможно, именно после встречи с Людвигом двадцативосьмилетний Мангер решил «создать второй идишский фольклорный эпос после Фолкстимлехе гешихтн Переца». Для того чтобы стать идишским класикером, требовалось владеть шедеврами, как живыми, так и мертвыми. Для этого нужна было новая эффективная программа воссоединения народа и культуры. Для этого нужно было, чтобы Мангер отбросил свой образ плохого мальчишки, свою личину одинокого пьяницы и стал вместо этого трезвым и почти скучным пуримшпилером. И Мангеру удалось, несмотря на Великую депрессию, растущую по
пулярность Сталина и Гитлера и последовавший Холокост, создать современную идишскую классику, основанную, как и сам пуримшпилъ, на Библии.
Многое произошло с тех пор, как Перец впервые призвал идишских писателей вернуться к Библии (в 1910 г.). С одной стороны, теперь существовал добросовестный идишский перевод Библии с иврита — это стало делом жизни американского идишского поэта, который публиковался под библейским псевдонимом Йегоаш41. С другой стороны, историки идишской литературы с середины двадцатых годов увлеченно открывали для себя идишский ренессанс, полный вольнодумных библейских поэм, непристойных пуримшпилей и подлинных романов. То, что обнаружили или полагали, что обнаружили Исаак Шниппер, Макс Эрик, Макс Вайнрайх и Нохем Штиф, было утерянным светским наследием, созданным и исполнявшимся шпилъменер, бродячими еврейскими менестрелями. Это стало счастливой находкой для такого человека, как Мангер, который уже объявил о своем родстве с Велвлом Збаржером, бродерзингерами и Авромом Гольдфаденом. Теперь в роли народного библейского барда Мангер мог возвести свою генеалогию еще дальше, вплоть до XVI-XVII вв.42.
Но тридцатые годы не были благоприятным временем для спасательных операций Мангера. Использование Библии для светских идишских целей в разгар депрессии, а также сталинского и гитлеровского террора казалось ересью как правым, так и левым. Раввин Арн Котлер, глава
Клецкой ешивы, приурочил к выходу в свет первых мангеровских Хумеш-лидер («Библейских стихотворений») в польской идишской прессе открытое письмо (в котором Мангер ни разу не упоминается по имени), опубликованное в печатном органе партии Агудас Исроэл, выходившем в Вильне. Раввин Котлер отказался от молчаливого презрения к гефкейрес, распутству, которое постоянно проповедовали идишские писатели, потому что Мангер использовал для своих нечестивых целей святых праотцев. «Богохульство!» — восклицал мудрец- талмудист. Для репутации Мангера в Вильне это много значило43.