сумерках Упряжью тихо звеня,
Старый слуга Элиэзер Запрягает гнедого коня.
Идет Авром. У него на руках «Сын старости» сидит.
Звезда голубая, чистая Над старой крышей блести.
«Трогай, Элиэзер!» Защелкал кнут.
Впереди серебрится шлях.
(Без этих печально-прекрасных дорог Танах, я скажу, не Танах.)
Ветлы придорожные Назад побежали гурьбой Смотреть, не плачет ли Сора Над колыбелью пустой53.
Единственно возможный реальный пейзаж, по Мангеру, это пейзаж поэтический. Демерунг, заимствованное из немецкого языка слово, которое Ницше, Вагнер и экспрессионисты использовали для сотворения Апокалипсиса, обозначает идеальное состояние перехода, предпочтительно перехода от тьмы к свету. Голубая утренняя звезда, которая светит над домом Авраама и Сарры, добавляет еще один оптимистический штрих, когда смысл выражения «печально-прекрасный» сводится к «прекрасному». Но тут же мы видим ивы, бегущие назад, чтобы посмотреть, кто еще плачет. Как только путешествие началось, смерть предрешена.
«Куда мы едем, папочка?
На ярмарку в Лашков? Скажи.
А что ты купишь, папочка,
На ярмарке? Скажи».
«Тебе — трубу и барабан,
Солдатиков целый полк,
А мамочке на платье С тобой мы купим шелк».
Глаза Аврома влажнеют,
Он чувствует, как нож За пазухою жжется:
«Ну и ярмарка... Что ж...»
(с. 51-53).
Все знают колыбельную «Отец уехал на ярмарку», и все читали историю Авраама, ведущего на жертвоприношение Исаака. Второе добавляет пафоса и напряжения первому, поскольку что-то уже не так: мать всегда остается с ребенком дома, а здесь колыбель пустеет и невинное дитя сопровождает отца в этом роковом путешествии. «Ну и ярмарка... Что ж», — бормочет отец себе под нос.
«Элиэзер, жди у мельницы!
Оттуда мы вдвоем С Ициклом доберемся До ярмарки пешком».
Элиэзер ворчит на козлах И все глядит на шлях.
(Без этих печально-прекрасных дорог Танах, я скажу, не Танах).
Теперь весы ощутимо склонились на сторону печали. Печальную, но ни в коем случае не страшную, как в сравнении с библейским повествованием о жертвоприношении, так и в сравнении с «Лесным царем» Гете, знаменитой балладой об отце, который отдает единственного сына в лапы смерти. Мангеровский мидраш смягчает устроенное Богом страшное испытание веры, а также ослабляет эротизм и сверхъестественные тона Гете. В конце современного мидраша появляется не ангел, останавливающий руку палача, и не Лесной царь, вызывающий свою невинную жертву, а две милосердных фигуры: Элиэзер, который о чем-то догадывается и к которому Авраам обращается по-украински, и поэт, который знает, что история закончится благополучно.
Элиэзера и цитирующего Библию поэта можно считать символами всего мангеровского мидраша в целом. Смешение обыденного пейзажа и библейского прошлого достигает пика в трудно передаваемой рифме: Танах (ивритский акроним, обозначающий три главных раздела Священной Книги) дважды рифмуется с узнаваемо славянским словом, обозначающим дорогу — шлях. Поэты, которые действуют в реальности чистой лирики, начинают и заканчивают таким явлением — демерунг. Поэты еврейского националистического лагеря наполняют свои стихи библейскими идиомами и описанием исторических событий. Идишские поэты, желающие придать своим стихам приземленные и просторечные характеристики, играют со славянским компонентом в языке. Идеальный поэт, который сочетает в себе всех предшествующих поэтов, с двадцативосьмилетнего возраста мечтавший о том, чтобы стать класикером, может заставить ивритское прошлое рифмоваться со славянским настоящим и трансформировать и то и другое в лирический восход.
Разве удивительно, что лучшие и прекраснейшие из своих библейских стихов Мангер посвятил Исааку, имя которого он носил? В этом он продолжил гордую вереницу таких еврейских литераторов, как Саул (Черниховский), Давид (Пинский, Фришман) и (Йохевед Бат-) Мирьям, которые писали о своих библейских тезках. Но с тех пор как Мангер, встретившись со стариной Людвигом, обнаружил, что пародист может наследовать прошлое лучше, чем любой потомок или самопровозглашенный пророк, он смог открыть дверь в хранилище коллективной памяти, которая была и его собственной. Нет нужды робко ступать по тропам библейской истории: он, и его отец и мать сами были библейской историей. Нет нужды заново придумывать ближневосточные декорации, их роль выполнит Восточная Галиция. Нет нужды учить Писание и раввинистический мидраш, потому что язык идиш и фольклор на нем — сами по себе священные тексты.
После того как в 1935 г. появился первый тоненький томик Хумеш-лидер, а год спустя за ним последовало второе издание, а также продолжение, Мегиле-лидер («Стихи свитка [Эстер]»), Мангер даже не подозревал, что Библия, а не баллада станет его постоянной — и переносной54 — родиной. Слишком много на него обрушилось. Вместе с Мойше Бродерзоном (1890-1956) он стал самым популярным автором песен на идише и, возможно, первым, кто начал специально писать для идишского кино. Путем переводов румынских, испанских и цыганских баллад, а также путем исследования этих текстов он выступал за братство всех людей и за возрождение фольклора, а с помощью собственных инсценировок пытался вдохнуть новую жизнь в идиш- скую сцену. Его литературные очерки, в том числе блестящая похвала Шолом-Алейхему, регулярно появлялись в Литерарише блетер. Он был звездой идишского писательского клуба на Тломацкой, 13. Он состоял в браке (или просто жил вместе) с польско-еврейской журналисткой Рохл Ауэрбах, которая следила за тем, чтобы его рубашки были выглажены, а в саквояже был порядок. После того как прекратил существование его собственный журнал Гецейлте вертер, он планировал издавать новый интеллектуальный журнал под названием Ди свиве со следующим составом редакции: Янкель Адлер (пластические искусства), Ицик Мангер (поэзия), Й.-М. Нейман (критика), Эфраим Кагановский и Ицхок Башевис (проза). Мангер также включил в сферу своей деятельности прозу, издав Ноэнте гешталтн (1938), галерею портретов деятелей идишской литературы, отличающуюся глубинным проникновением в характеры, а также фантастическое произведение «Удивительное жизнеописание Шмуэля-Абы Аберво», или «Жизнь в раю» (I939)55-
Будучи связанным с Еврейской рабочей партией Бунд, крупнейшей еврейской политической силой в Польше, Мангер был вполне солидарен с ее левоцентристской политикой. Это тоже поддерживало его репутацию. Мангеровская Мегила была пролетарским мидрашем пурим- ской истории, и ее невоспетый герой, ученик портного Фастригоса, пытавшийся убить царя Артаксеркса, потерпел неудачу и был казнен56.
Экуменизм Мангера (выразившийся в ранних балладах об Иисусе, библейских стихах, восхваляющих Агарь и впоследствии Руфь) вполне соответствовали бундовской социальной программе социалистического Интернационала. И если не обращать внимания на то, как Мангер в действительности относился к женщинам, исповедывае- мый им протофеминизм ставил его намного впереди своего времени.
Но прежде всего Мангер были идишистом. Его галерея портретов деятелей идишской литературы помещает каждого из героев в тщательно прописанное окружение (Вормс, Берлин, Замостье, Одесса, Дубно, Вильна, Броды, Лодзь, Пшемысль, Киев, Меджибож, Нью-Йорк, Хелм), где в каждом случае присутствует некий драматический эпизод, в котором герой представлен в старости или в момент