из рук миланского полководца. Это совокупный образ мощи и ярости, исступления и жестокости войны.
Вдруг за открытыми окнами раздается раскат грома, в небе фейерверком расцветает ветвистая молния. Люди в доспехах кидаются врассыпную, ищут укрытие под аркадой или ныряют в дверные проемы и захлопывают за собой створки. Моросящий дождь внезапно превращается в ливень.
– Маэстро Леонардо! Взгляните на это! – Фанфойя отчаянно жестикулирует мне, сидя на лесах.
Я берусь за деревянные перила и поднимаюсь к нему по перекладинам. Я еще не встал на настил, но уже вижу то, что юнец хочет мне показать. Краски подтекают и смешиваются на стене, вопреки добавленному нами воску. Я думал, воск придаст пигментам нужную вязкость и устойчивость, но ошибся, и небеса оглушительно хохочут надо мной раскатами грома – стихии являют свое извечное превосходство над человеком. Юные подмастерья подступают ближе, все мы стоим и смотрим на фреску, и прямо у нас на глазах краски оползают, плывут, растекаются. За окнами снова оглушительно грохочет. Ливень колышется сплошной пеленой, шелестит, как волны прилива на песке.
Я ничего не могу изменить. Никакие дорисовки, хитрости, придумки, озарения и сны не помогут исправить мою ошибку. Фанфойя бросается ко мне, смотрит на бумажный набросок, на меня, на фреску, на своих товарищей в лихорадочном волнении.
– Маэстро, – тихо говорит он наконец, и по тону я слышу, что мальчишка уже смирился с поражением, – что же нам теперь делать?
Но у меня нет хорошего ответа. Я могу лишь молча оценивать ущерб.
– Маэстро…
Приходится все-таки искать слова, чтобы облечь в них то, что, невысказанное, еще можно скрасить пустой надеждой. И я произношу эти слова. Качая головой под все нарастающим шумом ливня, подвожу черту:
– Ничего уже не сделаешь, Фанфойя. Что сделано… то сделано.
А дальше я могу лишь смиренно принять тот факт, что фреска загублена, недели работы пошли прахом. Теперь ее можно лишь воссоздать с нуля. Зачистить и загрунтовать стену, нанести разметку – и начать все заново.
Фреска уничтожена. А вместе с ней уничтожен я.
Вдруг зал начинает заполняться людьми в доспехах. И я поворачиваюсь к ним лицом.
Анна
Монталь, Франция
1943 год
– Вы ведь уже умеете быстро грузить картины. – Этьен указал на карту, разложенную между ним и Анной. – Как только ящики окажутся в кузовах, мы отправимся в леса Центрального массива.
Анна, Этьен и несколько макизаров сидели в тесной палатке, хлопавшей на ветру промокшим пологом. Здесь было несколько керосиновых ламп, стопка листовок и низкий столик. У брезентовой стенки лежала скатка из шерстяных армейских одеял; постель в разложенном виде получилась бы достаточно широкая – для двоих. У Анны мелькнула мысль, что Этьен и Амели, возможно, любовники.
– Пока вы, музейные работники, будете помогать нам разгружать вещи и переносить их в убежища – бункеры, старые каменные зернохранилища, деревенские дома, – мы вас прикроем.
Когда Анна скептически взглянула на Этьена, он пояснил:
– Возможно, тебе кажется, что нас тут в лагере совсем мало, но сеть отрядов маки обширна. Вот тут, тут и тут, – он постучал пальцем по красным крестикам на карте, – есть надежные места, где можно спрятать произведения искусства. Если фрицы начнут отступать из Монталя, отряды маки объединятся здесь, чтобы не дать им отойти туда, где мы спрячем музейную коллекцию.
Анна кивнула и помассировала виски.
– Хорошо. Но даже если немцы не найдут произведения искусства здесь, на плоскогорьях, наши экспонаты могут пострадать, потому что в ваших тайниках нет необходимых условий хранения.
Этьен устремил на нее взгляд янтарных глаз:
– Это наш лучший план. Хочешь еще раз его обсудить?
– Нет. Я достаточно хорошо его изучила, чтобы изложить Рене Юигу всё по пунктам, – сказала Анна, вставая. – Страшно подумать, что придется сражаться за наши сокровища, если их все-таки похитят, но такую возможность нельзя исключать. – Она подышала на окоченевшие пальцы. – Мне пора. Нужно вернуться в замок до темноты.
– Ты могла бы с нами поужинать…
Анна снова почувствовала на себе обжигающий взгляд Этьена и отвернулась.
За пологом палатки поднимался густой пар от висевшего над костром металлического котелка, в котором, казалось, никогда не переводилась овсянка. Макизары питались этой жидкой кашей, лишь изредка к их рациону добавлялись черствый хлеб, сыр или копченые колбаски, гирляндой висевшие под стропилами старого фермерского сарая. Столом здесь служили длинные доски. Анне очень хотелось побыть в лагере подольше, поболтать с лесными людьми, почувствовать себя частью этой маленькой сплоченной группы. В замке постоянное присутствие немецких солдат создавало напряженную атмосферу, отравлявшую душу. Там почти всегда царила настороженная тишина. Здесь же, в лагере, несмотря на холод, от которого дыхание превращалось в пар, витал дух товарищества, солидарности, служения общему делу, думала Анна, глядя на мужчин и женщин вокруг. Нацисты делали все, чтобы разъединять людей, но тут, в суровой, аскетичной жизни лагеря маки, их старания привели к противоположному результату.
Вдруг раздался топот бегущих ног; Анна, Этьен и Амели обернулись – в лагерь примчался один из разведчиков, невысокий худой человек с густыми усами, широко улыбавшийся на бегу.
– Идемте скорее! – крикнул он. – Рождество в этом году раненько!
Амели схватила Анну за руку:
– Идем с нами!
Все вместе они последовали в чащу, шелестя опавшими листьями, за маленьким человеком, который чуть ли не приплясывал от радостного возбуждения. Этьен первым спустился к ручью, схваченному льдом, и подал руку, за которую Анна с благодарностью ухватилась, чтобы перебраться в ледяной воде на другой берег. Затем он помог Амели, а та, выскочив на промерзшую полоску земли, прильнула к нему всем телом и чмокнула в щеку. Анна отвернулась. Поднявшись по наклонному берегу, они оказались в подлеске под огромными деревьями. Среди стволов поблескивал металл. Когда все подошли ближе, оказалось, это огромный железный контейнер, опутанный парашютными стропами.
– Британцы нам сбросили, – сказал Этьен, и все притихли, одновременно взглянув в небо, будто хотели разглядеть там самолет, доставивший в лес это сокровище.
– Эх-хей! – не сдержался разведчик. – Теперь мы наконец-то будем драться!
Возможно, этот контейнер с винтовками, ручными гранатами и длинными патронташами поможет им всем вернуться домой? Анна, закрыв глаза, представила себя в Париже, в родном городе, снова бурлящем жизнью, нарисовала в своих мечтах острые шпили церквей и башен, величественные галереи Лувра, увидела, как она идет по тротуарам плечом к плечу с братом, слушая его смех, который вплетается в гул проносящихся мимо автомобилей, и как подходит к маленькой мастерской по ремонту швейных машинок, где ее ждет веселый итальянец с сильными руками и солнечной улыбкой…
Но теплая ладонь, которая сейчас легла ей