том числе Росиньоль, приехали в комиссариат, то застали господина Нашона допрашивающим предполагаемого Ровеля.
На его рубашке были замечены брызги крови, а на письменном столе комиссара лежал нож с засохшими бурыми кровавыми пятнами. Однако субъект продолжал упрямо отпираться.
— Я — убийца? — говорил он. — Никогда в жизни! Правда, я вор, это бесспорно, но никоим образом не убийца!
Но предполагаемому Ровелю не везло, Росиньоль, некоторое время пристально смотревший на него, вдруг воскликнул:
— Ба, ведь это Жозеф-итальянец!
Я тотчас же вспомнил. Незадолго перед тем была захвачена шайка злоумышленников, прозванная понтинской шайкой, так как оперировала главным образом в районе Понтин, где я был прежде комиссаром. Мы задержали всю шайку, их судили, и человек четырнадцать или пятнадцать были сосланы в Казну и в Новую Каледонию. Но один из осужденных бежал перед самым отправлением, и все старания полиции разыскать его оставались тщетны. Этот молодец и был именно Жозеф-итальянец.
Но Жозеф-итальянец твердо стоял на своем, уверяя, что окровавленный нож ему дали те «сорванцы», с которыми он повстречался, «и если нож во что-то запачкан, то это уж их дело».
Что же касается заявления Росиньоля, то он только пожимал плечами:
— Ба, шпионам всегда кажется, что они всех узнают, продолжайте, миленький, продолжайте… Вы попали пальцем в небо!
Его отправили в сыскное отделение и привели к господину Бертильону, который тотчас же отыскал фиш с его измерениями, и арестованному показали чрезвычайно похожую на него карточку некоего Жозефа Алорто, очень опасного бандита, которого Росиньоль задержал когда-то в Шапеле. Он уже имел счеты с правосудием, и над ним тяготело несколько приговоров.
Перед очевидностью фактов Алорто не стал запираться.
— Ну да, — сказал он, — это моя рожа, но что же дальше?
Мы оставили его в покое, но на следующий день рано утром господин Гюльо и я повезли его на место преступления на улицу Пуссен, где труп убитого садовника еще оставался на железной кровати, на которой был найден.
Жозеф Алорто довольно отважно выдержал страшное зрелище.
— Гм! — говорил он, глядя на труп. — Они отлично его обработали!.. Работа не дурна!
И он продолжал с упрямой энергией отрицать свое участие в преступлении. Сначала он говорил, что какие-то незнакомые люди, встретив его на дороге, попросили донести узел, а также спрятать нож, найденный у него.
Господин Гюльо спокойно и невозмутимо указал ему на неправдоподобность подобного рассказа, тогда Алорто изменил версию и дал другое объяснение, которое, не будучи вполне истиной, все-таки к ней приближалось.
Это обыкновенный прием профессиональных злоумышленников. Они никогда не сознаются сразу, а постепенно открывают правду. Можно подумать, что они считают вопросом чести отбиваться шаг за шагом и оставляют борьбу только тогда, когда видят, что уже ни на одно мгновение не могут обмануть судей.
— Ну хорошо, я скажу вам правду!..
Это также обычное вступление, которым начинают мошенники, собираясь сказать грубую ложь.
— Я не причастен к преступлению! О, совершенно не причастен, я только стоял на страже!
— Вот как было дело, — продолжал Алорто, — в прошлую ночь я встретил трех «сорванцов», имен которых не знаю, честное слово, не знаю! Они сказали мне:
— Можно обработать отличное дельце — ограбить необитаемый дом!
— Я готов! — ответил я.
Тогда они вошли в дом, а я остался у дверей сторожить…
— Но почему же ваш нож в крови и рубашка также забрызгана кровью? — спросил господин Гюльо.
— Очень просто! — возразил Алорто, — я одолжил им свой нож и не знаю, что они с ним делали. Что же касается пятен на рубашке, то у меня шла кровь из носа.
Насколько мне приходилось наблюдать парижских мазуриков, они всегда удивляли меня своим наивным цинизмом и какой-то ребяческой бестактностью, что в значительной степени облегчает труд чиновников.
Все мы отлично понимали, что Алорто не ограничился ролью сторожевого и, по меньшей мере, присутствовал при убийстве, вот почему господин Гюльо, хорошо знавший весь механизм сыскной полиции, а также опытность моих сыщиков, всецело предоставил мне вести розыски по делу Алорто.
Мы постарались растолковать обвиняемому, что он бесполезно ухудшает свое положение, отказываясь назвать сообщников, которых он, наверное, знает, тем более что полиция со своей стороны также не замедлит их узнать. Ведь мы уже знали всех тех личностей, которых он посещал, следовательно, сфера розысков была известна и ограничена.
— Нет, я не могу сказать, — объявил в конце концов Жозеф-итальянец, — я не доносчик!
Однако во время допроса у него вырвалась фраза, что он никогда не допустит ареста невиновного.
Признание имело свое значение. Через несколько часов я мог судить о характере задержанного бандита. Бесспорно, это был негодяй, который не остановился бы ни перед каким преступлением, тем не менее в нем не совсем еще умерло доброе чувство.
Конечно, я не претендую на роль святого Венсана-де-Поля убийц, но признаюсь, не раз испытывал глубокую жалость, которая меня самого удивляла, к заведомым ворам и разбойникам, сохранившим в глубине души какую-то нежную, подчас даже трогательную деликатность.
Но долг начальника сыскной полиции, когда он хочет добросовестно исполнить свои обязанности, повелевает ему пользоваться одинаково как хорошими, так и дурными чувствами своих клиентов.
Жозеф-итальянец сам указал мне средство найти его сообщников. Разбирая папку с делом этого рецидивиста, уже несколько раз судившегося, я узнал, что он был в очень дружеских отношениях с семьей некоего Тони X., на сестре которого собирался жениться. Этот Тони X. много раз оказывал ему важные услуги.
Арестовать невиновного с единственной целью отыскать через него настоящих преступников, конечно, не совсем удобный прием. И полиции следовало бы не прибегать к нему, но дело в том, что те, якобы безвинные, которых мы позволяем себе столь бесцеремонно задерживать, далеко не чистые агнцы, на совести их всегда имеются кое-какие счеты с правосудием.
Тони, по прозвищу Бычок, пользовался в Билете незавидной репутацией сутенера, а его собутыльники, с которыми он ежедневно проводил время в винном погребе, Кателин, прозванный Майским Цветком, и Томас, он же Беспечный, составляли такую почтенную компанию, для которой провести днем больше или меньше в арестном доме было почти безразлично.
Итак, Тони был задержан и поставлен на очную ставку с Алерто, который пришел в страшное негодование при виде арестованного приятеля и кричал во всеуслышание, что Тони совершенно непричастен к преступлению.
— Ну, полно, — сказал я, — ведь это твой коллега!
Когда начальник сыскной полиции допрашивает известную категорию парижских мазуриков, он должен говорить с ними не иначе как на «ты», точно с «уличными мальчишками», если он желает сохранить по отношению к ним весь свой авторитет. На первый взгляд это