гренадерским шапкам. Та-ак, вот у нас образовался ряд унтер-офицеров, затем – рядовых, а вот и генерал – на его голове треуголка со страусиным пером. И нашивки на камзоле – генеральские. Витольд расставил наконец свое войско и положил голову на стол, на сложенные одна на другую ладони, как бывало в детстве, когда ему хотелось как следует рассмотреть своих солдатиков на уровне их роста. О! Отсюда они были еще красивее. Выше, красочнее, живее. Так лучше были видны их лица – серьезные, предельно внимательные, сконцентрированные только на одном – на приказах командующего. Но не все стояли по стойке смирно. Небольшая группа с мушкетами наперевес целилась в невидимого врага, выставив по одной ноге на шаг вперед, в то время как другая, смело выхватив сабли из ножен, рвалась в бой, с криками, о которых можно было судить по открытым и искаженным в гримасах боя ртам. Витольд переставил эту группу на передний план, за ними – офицеров и пехоту с мушкетами и замыкающими – рядовых, стоящих смирно и ожидающих приказа. Генерал расположился по правому флангу чуть в стороне. Та-ак, что же потом? Дверь распахнулась, и из-за нее появилась Глафира.
– Ужинать буде… – Она хотела сказать «будете», но не договорила, поскольку Витольд Генрихович, вместо тетрадей или чертежей, которые всегда бесформенной кипой громоздились на его столе, неотрывно и любовно смотрел на крошечное игрушечное войско, разместившееся веером перед самым его носом. От рассеянного света настольной лампы казалось, что маленькие фигурки не застыли на месте, а едва заметными шажками передвигаются и машут сабельками и ружьями. Витольд не шевелился.
– Что это у вас? – только и смогла вымолвить удивленная Глафира, хотя она прекрасно видела – что, но не нашлась сказать ничего другого.
Но Штейнгауз был очень далеко от нее – его воображение уже давно перенесло его на поле сражения, туда, под Витшток, на болотистые берега Эльбы, и сквозь пелену времени и пространства он опять, как верный пес, пытался уловить команды неизменного генерала фон Хацфельда, но, как ни старался, ничего не мог услышать, и это было невыносимо – звук вот-вот должен был появиться, разворачивался в спрессованных слоях памяти, звенел напряженной тишиной и глухим, упругим эхом, но тут же таял, терялся в сизом тумане, плывущем над болотами, не успев как следует прозвучать… Взгляд Витольда был совершенно мутным, и на минуту Глафире показалось, что это был совсем не он, а кто-то другой.
Она не знала, что делать, и повторила:
– Вы ужинать будете, Витольд Генрихович?
Витольд какое-то время еще молчал, а потом, мотнув головой и как будто освобождаясь от сна, взглянул на нее и кивнул:
– Ах да, что вы говорите? Похоже, что я задремал?
– Похоже, – растерянно сказала Глафира. – Идемте ужинать.
– Да-да, конечно, конечно, – пробормотал Штейнгауз и послушно пошел за ней.
За ужином больше молчали. Витольду разговаривать мешало только что вновь обрушившееся на него видение, время от времени преследующее его по неизвестным причинам, а Глафире – неприятное чувство чего-то неладного, что с некоторых пор начало себя проявлять причудами и казусами ее хозяина, друга и компаньона, которые она пока не могла объяснить.
– И что Фантомов? – спросила Глафира, чтобы выяснить, были ли в самом деле гости, но не знала, как к этой теме поделикатнее подступить.
– Фантомов? А что, ничего. Представьте себе, ходит по дому в тюбетейке и узбекском халате, – сказал невпопад Витольд и пожалел, что сказал. Ведь доктор объяснил ему, что Арина разбирала старые тряпки, ну и он наткнулся на этот наряд, а тут Витольд нагрянул. И зачем об этом знать Глафире? Получается, что он компрометирует доктора.
У Глафиры округлились глаза:
– В тюбетейке?
– Ну да, наверное, кто-то из пациентов подарил, – решил вывернуться Витольд.
– Как стра-а-анно, – протянула Глафира и длинно посмотрела на Витольда. – Что это у вас тут происходило? Фантомов в тюбетейке, вы мои духи в мусор выбросили, – как-то само собой вырвалось у нее.
– Что-что? – Витольд так и застыл с открытым от изумления ртом и надетой на вилку оладьей, с которой стало медленно стекать абрикосовое варенье прямо на стол.
– А то, – поджала намазанные бурячковой помадой Глафира и подтерла тряпкой лужицу из-под оладьи, – вот тут их и нашла, в мусорном ведре. – Она показала на ведро, как будто Витольд не знал, что это такое.
– Да что вы такое говорите, Глафира Поликарповна! – От обиды и возмущения Витольд перешел на ее имя отчество. – Я, да чтобы ваши духи. Да к чему бы я это сделал?! – Он неловко вскочил со стула и уронил салфетку, заложенную за воротник. Подняв салфетку, он сунул ее кое-как за галстук и открыл крышку ведра. – Где, где они, покажите мне!
– Да вот же, – сказала Глафира, – под газетой.
Витольд мужественно приподнял газету, брошенную в ведро, и заглянул под нее. К ее уголку прицепились картофельные очистки и яичная скорлупа.
Глафира подошла к ведру и ткнула пальцем в очистки:
– Да вот же, неужели не видите? – но тут же осеклась, потому что… «Пиковой дамы» там не было.
– Так вы без меня мусор уже успели выбросить! – расстроенно сказала Глафира, не веря своим глазам: Витольд никогда не выносил мусорное ведро, это всегда делала она.
– Ничего я не выносил, – сказал Штейнгауз. – Вот видите, вам померещилось. А духи ваши, во-от, как и раньше стояли себе на полочке, так и теперь стоят. В ванной. Идемте. – Он взял Глафиру под локоток и, как маленькую девочку, которой отец показывает, что ей нечего бояться темной комнаты, потому что там никого нет, повел ее в ванную.
Он открыл дверь, включил свет и легонько подтолкнул Глафиру вперед.
– Ой! – Глафира вздрогнула и уставилась на полку. Там, за его бритвенным станком, стояла коробочка с «Пиковой дамой» с силуэтами карт и ажурных окон пушкинских времен.
– Ну вот видите, голубушка, я же говорю, вам померещилось.
Глафира развернулась и вышла из ванной. Вернувшись на кухню, она молча села на стул и долила себе кипятку в чашку чая. Витольд пошел за ней, сел рядом и принялся за отложенную, уже остывшую оладью, которая насквозь вымокла в варенье.
– И что за шутки у вас, не понимаю, – наконец сказала Глафира. – Фантомов узбеком наряжается, вы духи мои то выбрасываете, то назад кладете. Что это за маскарады тут у вас? – Она сдвинула брови и стала намазывать маслом кусочек хлеба.
Витольд так и поперхнулся. Откашлявшись и утеревшись салфеткой, он сказал:
– Ну сами подумайте, ну зачем нам, двум уважаемым людям, над вами подшучивать? Что нам с доктором, делать больше нечего?