Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

не заметит. Лишь она. И, может быть, Сева. Но это не важно. Ей станет тепло и хорошо. Потом окончится смена. И они пойдут к ней домой. По дороге он купит ей цветы – он так уже делал. Ландыши. Нет, ландыши не купит. Они в мае. Тогда хризантемы. Или… или какие-нибудь другие. Все равно.

Лиза так волновалась, что думала так же, как и говорила: отрывками, короткими фразами или односложными предложениями, чтобы они не мешали ей думать по-другому – пятнами, лицами, цветом и звуком. Запахами. Ветром, щекочущим ей лицо. Серо-голубым небом над головой, под цвет Севкиных глаз. Прохладным, прозрачным воздухом. На ней будет косынка. Алая. И она опять почувствует себя живой, а не кукольной, ненастоящей Лизой, придуманной кем-то другим. И все-таки она отчего-то очень волновалась. Может, потому, что они так давно не виделись? Целых два дня? Они прошли как годы. На улице хлопнула калитка. Юлдуз пошла к соседке на разговоры. Или за солью.

Лиза допила чай. Отчего, отчего ей так грустно? У нее внутри что-то притаилось, что-то чужое и непонятное, оно то звенело долгой тревожной нотой, то затихало, но тут же снова принималось за свою заунывную мелодию. А когда она закалывала волосы под косынку, кончик невидимки откололся, и острая часть слегка зашла ей под ноготь.

– Ай! – вскрикнула Лиза и посмотрела на пораненный палец. Из-под ногтя выступила капелька крови, такая же алая, как и ее косынка. В сердце как будто тоже вонзилась иголка. Не к добру это. «Что с ним?» Подумала Лиза, суматошно ища лейкопластырь в ящике стола…

На работу она шла уже с вполне определенным предчувствием того, что либо Сева опять откажется к ней сегодня пойти, либо всплывет еще что-то гадкое, разъедающее душу, как ржавчина. Но она была сильная. Она умела смотреть бедам в лицо. Она уже не один раз пережила смерть своих надежд. Поэтому, когда увидела Теплева в цеху, а Севки рядом не было, она уже знала, что он ей скажет.

– Ты того, Калимова, – Теплев сплюнул через плечо, – перестань к нам ходить. Нет его, Чернихина, сегодня, разве не видишь? И не придет. Заболел. Грипп, наверное. Неделю точно дома сидеть будет. Ага. Иди себе отсюда.

Ничего не сказала Лиза. Побледнела только. На палец, залепленный пластырем, посмотрела. Так и знала. Заболел. Повернулась к выходу. Не дойдя до ворот цеха, назад глянула – на Теплева:

– Я хочу его увидеть.

– Ты что, совсем спятила, зачем это? Болен человек, понимаешь? Бо-лен. Температура у него. Бред. Горит весь. Врача уже вызывали и лечение назначили. Не до тебя.

Лиза гневно зыркнула глазами-щелками.

Ушла.

«Вот еще незадача-то, – подумал Григорий. – Никак в покое не оставит парня-то. Ишь ты, ведьма! – И призадумался: – Стоп! Так это не она ль на Всеволода-то хворь нагнала?» После их разговора по душам ему стало ясно, что Севка к Лизе не слишком серьезно относится, и то слава богу. Значит, не совсем мальцу мозги-то поотшибло! А она как почуяла, что тот собрался ей auf wiedersehen, так сказать, прописать. Ну, и хворь нагнала. Теперь вон никак собралась его вылечить личным присутствием. «Ну ведьма! Ну хитра! А шиш тебе с маслом. „Увидеть его“. Ишь чего захотела! Нет, не волнуйся, Серафима Федоровна, в обиду мы твоего племянника ненаглядного, будь он трижды неладен, не дадим!»

Всю смену Григорий на все лады вертел в уме ситуацию с Лизой: как бы ее от пацана насовсем отвадить и чтоб порчу она на него как-нибудь не навела. Сам-то он не был суеверный, но после случая с крановщиком, Колькой Стекловым, старался поосторожней с чертовщиной этой. Мало ли что там партийные журналы говорят, уму-разуму народ учат: мол, Бога нет, дорогие граждане трудящиеся, и черта нет, работайте себе на здоровье, не чихайте. Засомневался он насчет такой вот упрощенной картины быта. Верить во всякие такие потусторонние дела не верил, но остерегался. Ну да Сима у него тоже не дура безграмотная, она многое знает, не зря ранее целый гадальный цех на дому у себя устроила – и то правда, что в каждой бабе черт сидит. Прав был Николай Васильевич: куда ни кинь – повсюду Солоха появиться может. Тут мужской пол должен держать ухо востро.

Дома про визит Лизы к нему в цех рассказал. Серафима руками всплеснула, заохала. Полезла в шкаф зачем-то, покопалась немного и вытащила оттуда вроде как картинку небольшую, старинную, всю пошарпанную, размером чуть больше партбилета. И ну давай ее от пыли вытирать да что-то приговаривать по-гречески. Штору от окна отдернула, на маленький гвоздок, ближе к углу, высоко, чуть не под самым потолком, ее подцепила. Чего это на картинке, вроде как молодой мужчина в балахоне, в руке одной что-то странное держит, навроде шкатулки, а в другой прут какой – на жезл со змеей похож… Ах ты, мать честная, неужто икона? Теплев чуть котлетой не подавился.

– Сима, ты чего? С ума сошла, иконы на стены развешивать? Я же партийный! Хочешь, чтоб меня с работы поперли? – стукнул кулаком по столу. – Ты бы еще в церковь с крестным ходом пошла. Нет, я согласен, что меры, конечно, по борьбе с нечистой силой принимать надо, но не до такой же степени!

Серафима поджала губы, икону сняла. Но в шкаф обратно и не думала прятать. К Севке пошла. Над его диваном чуть не под потолком повесила. Свое намерение так прокомментировала:

– Ты там не живешь, а что у других на стенах висит, за то не отвечаешь. Так что успокойся, не кричи. Тоже мне красный комиссар нашелся, атеист несчастный.

И ушла. «Вот и пойми ты, как тут быть, – подумал Григорий, дожевывая котлету. – Ты хочешь как лучше, помогаешь, как можешь, а они тебе все одно – не угодил! А! Пусть делают, что хотят». Сложил тарелки в мойку на кухне, крошки из-под стола веником собрал, взял было газету почитать, но не мог отвлечься от путаницы в мыслях. «Пойду-ка я лучше воды притащу, а там посмотрим, сама расскажет, что придумала». Взял ведро и вышел во двор.

Только дверь за собой притворил, на бабу, что прямо у их порога стояла, нос к носу напоролся, ведро почти выронил.

Глядь, так это ж Лизка! Косынку на самые брови надвинула, не узнать, как старуха.

– Тебе чего, Калимова? Ты откуда тут взялась?

Вздрогнула Лиза, пакет, что в руках держала, уронила. Побледнела вся, пакет свой подняла, молчит, исподлобья глазами сверкает.

– Не ходи к нему, говорят, болеет. Откуда