Развязали глаза — стою на краю лесной поляны. Елки усыпаны снегом. И вытянуты елки строго в линейку перед поляной. А на другом ее краю дуб-великан и большая береза с раздвоенным стволом. Так и запомнила я это. Перед поляной избушка, вернее — дача, вернее — дом. Ввели туда меня два солдата. Развязали руки. Села в большой комнате, оглянулась. Вся мебель в белых парусиновых чехлах: диван, стулья.
На стене картина висит. Копия — «Охотники на привале» Перова. Нервы успокаивает. Дверь в другую комнату. Я дернула ее — заперта. Из этой двери вышла обезьянка в коротком темном халате. Кривые в коленях, все в черных волосах ноги. Пенсне на носу. Прямо как на портрете. Обезьянка улыбнулась и сказала высоким хрипловатым голосом:
— Я решил лично побеседовать с вами. Буквы в ответственных письмах пропускаете. Случайно, говорите? О красоте вашей слух до Москвы дошел. Но в жизни вы еще лучше, чем по слухам.
Обезьянка села на диван и стала разглядывать меня. А я — сижу, и мне даже нестрашно. Ну, что делать? Понятно, зачем привезли. Но я себя знаю, вернее, не знаю, что могу выкинуть.
И вижу, — меня не обманешь, — я ему не нравлюсь. Понимает, что красивая, но не его тип: холодная, как статуя. И худая. Сейчас такие в моде, а раньше, в моей молодости, пухленьких любили. У меня при всей моей красоте, успеха у мужчин не было. Муж мой один раз в сердцах сказал: «На тебе на парад только можно выезжать, чтобы все смотрели и любовались».
— Платье снимать? Или так будете? Я немыта уже неделю.
Обезьянка засверкала золотыми зубами, нахмурилась. Немыта, не понравилось. И тут я быстро скинула свое тряпье и стою перед ним. В комнате было тепло, даже жарко, но кожа к теплу тряпья привыкла, а может, и от внутреннего волнения вся покрылась пупырышками. Стою и как будто вижу себя со стороны: тогда Освенцима еще не было, так с чем сравнить? Ключицы торчат, живот впалый, грудь висит — две тряпочки. Обезьянка отступила. Может, ему даже противно стало. А он сам-то какой голый? Могу представить. Но им, мужчинам, все можно, а мы возбуждать должны. Я вижу, он хочет уйти, и, сама не знаю зачем, говорю:
— Садитесь.
Проговорили мы долго. Я поговорить умею, расположить к себе. И в нем как будто человек проснулся, сказал, что устает, что в семье нет понимания, ну это они все говорят, когда души раскрывают или хотят соблазнить. Еще, когда соблазняют, плетут, что их жены «тяжело гинекологически больны».
— Ваше преступление — пустяк. — Он говорил с восточным акцентом, но не сильным. — Хотя как посмотреть. Я хотел сам убедиться. Оставим втайне нашу встречу. В память о ней вас сегодня же отпустят. Будьте умницей, держите язык за зубами.
Он ушел. Я натянула свое тряпье и прилегла на диван, не подумала, что испачкаю тюремной грязью правительственную парусину. Провалилась в сон. Солдат разбудил, вывел. В соседней комнате дали поесть чего-то горячего, простого, вкусного. Какое-то пальто принесли, старое, но приличное. Дали билет на поезд и отвезли в центр Москвы, где и оставили. Вместе с билетом была записка. Обезьянка желала мне успехов в деле строительства коммунизма. Без подписи. Потом долгие годы я следила по газетам за продвижением этого чучела по крутой лестнице успеха. Или позора».
— Скажите, почему он так отпустил вас? — спросила я ее, когда мы встретились.
— Ну, во-первых, я ему не понравилась. Не его тип. А во-вторых, думаю, он был тогда, в тридцать девятом, еще в самом начале карьеры. И многого еще боялся. Говорят, потом в Москве у него были десятки женщин, которых ловили прямо на улицах, он их насиловал. Тогда он уже осмелел. А может, еще знаете что я думаю, — мне тогда было уже двадцать шесть, старовата, и потом, поведение не невинное, а он, видимо, невинность любил, чтобы плакали, боялись, — если он был садист.
— И вас никто больше в связи с ним не беспокоил?
— Никто. На работе сначала косо посматривали — мало кто возвращался из тюрьмы. Но я никого не выдала, никого не засадила. И потом, все знали, за что меня взяли: букву пропустила в слове «Сталинград».
— И вы уверены, что это был Берия?
— А кто же еще. Разве такого можно не узнать или, раз увидев, забыть?
— Какого, ну какого, скажите?
— Опасного. Он ведь ничего не сделал со мной. Просто посидел и хорошо поговорил. Но я все время чувствовала: от него исходит опасность.
— Опасность зверя?
— Опасность всесильного человека. Что захочет — сделает.
* * *
Бумеранг возвращается — по коридорам, где работал Берия, повели его вдову.
Нина Теймуразовна попала в мясорубку, устроенную мужем для других. Но его уже не было, и новые люди, вернее, старые, все те же — Никита Сергеевич Хрущев, Георгий Максимилианович Маленков, Вячеслав Михайлович Молотов, Николай Александрович Булганин, Лазарь Моисеевич Каганович — верные друзья и соратники Лаврентия Павловича победили его в борьбе за власть.
Распроклятый Бериявышел из доверия,а товарищ Маленковнадавал ему пинков, —
пели счастливые советские люди периода первых дней оттепели. Из тюрем возвращались одни — в тюрьмы шли другие.
«В июне 1953 года меня и моего сына Серго внезапно арестовали и посадили в разные тюрьмы. И только семью Серго не тронули: жена с тремя детьми осталась дома, — рассказывает Нина Теймуразовна. — Жену Серго звали Марфа, а ее девичья фамилия была Пешкова, она приходилась внучкой Максиму Горькому.
Сначала мы думали, что произошел государственный переворот или что-то наподобие контрреволюции и к власти пришла антикоммунистическая клика.
Меня посадили в Бутырку. Каждый день меня вызывали на допрос, и следователь требовал, чтобы я давала показания против мужа. Он говорил, что народ возмущен действиями Лаврентия.
Я категорически заявила, что никаких показаний, ни хороших, ни плохих, давать не буду.
После этого заявления меня больше не трогали.
В Бутырке я просидела больше года. Какие мне предъявляли обвинения?
Абсолютно серьезно меня обвинили в том, что из нечерноземной зоны России я привезла одно ведро краснозема. Дело в том, что я работала в сельскохозяйственной академии и занималась исследованием почв.
Действительно, когда-то по моей просьбе на самолете привезли ведро красного грунта. Но так как самолет был государственным, то получалось, что я использовала государственный транспорт в личных целях.
Второе обвинение — в использовании мной наемного труда. В Тбилиси жил известный портной, Саша. Он приехал в Москву и сшил мне платье, за которое я заплатила. (Уж не то ли, абрикосовое? — Л.В.) Наверно, именно это и называлось «наемным трудом».
Среди прочих обвинений я услышала, что из Кутаиси в Тбилиси ездила на лошадях с золотыми колокольчиками. На лошадях когда-то ездила, но золотые колокольчики — такого не было.
Люди любят фантазировать…
Я жила в камере в очень тяжелых условиях. Слышали, наверно, про карцер-одиночку, где нельзя было ни лежать, ни сидеть. Вот так я и провела больше года».
Одиночка эта — изобретение человечества, усовершенствованное ее мужем, Лаврентием Павловичем.
Гримаса судьбы?
Насмешка?
Да, Нину Теймуразовну не назвали «врагом народа», ее даже обвинить ни в чем как следует не сумели. Но, посадив, ее уравняли со всеми женщинами, пострадавшими из-за дерущихся за власть мужей.
И — парадокс — став в этот ряд вместе с женами Блюхера, Косарева, Бухарина, Якира, Радека и других, попав в одни и те же одиночки, лишь в другое время, Нина Теймуразовна самим фактом своего «сидения» дала возможность в будущем времени поставить мужа в определенной близости от мужей тех женщин, с тою лишь разницей, что те вышли из ленинской жилетки, а этот — из сталинской шинели.
Но разве сам Сталин не вышел из жилетки Ленина?
* * *
Перед казнью преступник признался в своем «преступном моральном разложении».
Его жена этого не признает.
«Однажды следователь заявил, — говорит Нина Теймуразовна, — что у них есть данные якобы о том, что 760 женщин назвали себя любовницами Берии. Вот так. И ничего больше».
Читая эти строки, я почему-то вспомнила то бревно на субботнике, которое несли с Лениным еще двое, но с годами их количество все возрастало. Странная ассоциация, не правда ли?
«Лаврентий день и ночь проводил на работе. Когда же он целый легион женщин успел превратить в своих любовниц? — продолжает жена Берии. — На мой взгляд, все было по-другому. Во время войны и после Лаврентий руководил разведкой и контрразведкой.
Так вот, все эти женщины были работниками разведки, ее агентами и информаторами. И связь с ними поддерживал только Лаврентий.