— Ты эту чушь про Берию никому не повторяй. Но в центр без меня не езди.
— Ага, значит, правда?
Мы живем на Первой Мещанской. Не самый прекрасный район. Говорят, подручные Берии охотятся в центре.
Но вот прошел слух: какую-то хорошенькую девчонку умыкнули из района Театра Красной Армии. Это же совсем близко от нас! Но какое Берия имеет ко мне отношение: я толстая и в очках. Меня не умыкнут.
* * *
Среди привилегий моего отца есть возможность брать билеты в театры по специальной книжке. Так я попадаю на «Ивана Сусанина», «Лебединое озеро», «Евгения Онегина».
Я вижу Уланову в «Жизели». Я пишу стихи и мечтаю быть актрисой. Очень нескромное, но типичное мечтание. Воображаю себя всеми героинями на свете. И внимательно смотрю на старших девушек и женщин, как они ходят, говорят, улыбаются. Как одеты.
В послевоенной Москве много крепдешиновой пестроты и штапельного разнообразия… Женщины в массе — все в цветочках, розочках.
Тревога разлита в воздухе, я чувствую ее, но не знаю причины: книги и собственные стихи заслоняют от меня реалии мира.
В антракте гуляю с подружкой в фойе Большого театра, разглядываю публику и вдруг вижу: наискосок через фойе в кольце военных быстро идет воздушно-абрикосовая, неземной красоты женщина, улыбаясь то ли стеснительно, то ли растерянно. Золотые волосы. Черты лица мягкие, милые, добрые. А платье, платье невозможно описать, оно льется, струится и обтекает.
Нина Берия…
Тут вырывается из глубины подсознания страшная сказка о Синей Бороде, пожирателе женщин…
Не может быть!
Чего только не наплетут люди. Ну как, имея такую жену-красавицу, можно смотреть на каких-то девчонок? И кого-то умыкать? Чушь!
Наступает 1953 год. Тайное становится явным.
Потом двадцатый съезд.
Потом идут десятилетия, споткнувшиеся о перестройку. Прошлое становится загадочным и желанным.
Женщина из абрикосового облака?
Кто ты была — сообщница или жертва?
* * *
В Лондоне, где я жила с мужем, корреспондентом «Известий», еще в 1972 году вышла в свет книга «Комиссар», целиком посвященная Лаврентию Берии. Большой том в блестящей суперобложке, на которой фотография героя в пенсне, выполненная как бы в негативе. Многозначительно: фотонегатив и жизненегатив.
В Англии эта книга продается свободно: плати и бери.
Бери, бери, бери Берию… Сколько хочешь.
И все же, беря Берию, я инстинктивно оглядываюсь. Стоит сзади паренек, смотрит, как я кладу книгу в большую сумку. Может ли быть, чтоб он следил за мной? Не может быть. Но как же это чувство страха — а я такая бесстрашная — въелось в плоть и кровь!
Дома начинаю листать. Сейчас все узнаю. Да нет, не о нем — о ней, женщине, промелькнувшей перед моими глазами в Большом театре. Здесь, на Западе; они могут писать всю правду о нас. Им за это ничего не будет, кроме гонорара.
По всем правилам документального искусства сделана книга: большая библиография в конце, а также именной указатель. Автор — Тадеус Уиттлин.
Пролистываю в этой книге всем сегодня известные преступления Берии, стараюсь найти нужные мне страницы.
Ищу в двух направлениях: что сказано о жене, что написано о его любовных похождениях.
«Находясь в конце 20-х годов в Абхазии; — рассказывает Тадеус Уиттлин, — Берия жил в роскошном специальном поезде, в котором он приехал в Сухуми. Поезд стоял на запасных путях, на некотором расстоянии от здания станции, и состоял из трех пульмановских вагонов: спальни, салон-вагона с баром и вагона-ресторана.
В тот вечер, когда Берия собирался отправиться в Тбилиси, около станции к нему подошла девушка лет шестнадцати, среднего роста, с черными глазами и сдобной комплекции.
Девушка приехала из родной мингрельской деревни, соседствовавшей с деревней Мерхеули, откуда родом был сам Берия. Она попросила его заступиться за ее арестованного брата.
Берия заметил красоту девушки. Якобы желая получить дополнительные детали о брате, он пригласил ее в поезд, но не в салон-вагон и не в ресторан.
В спальном купе Лаврентий приказал девушке раздеться. Когда она, испуганная, хотела убежать, Берия запер дверь. Затем он ударил ее по лицу, скрутил руки за спиной, толкнул на кровать, навалился на нее всем телом.
Девушка была изнасилована.
Берия продержал девушку всю ночь. На следующее утро он приказал своему ординарцу принести завтрак на двоих. Перед тем как уехать по делам, Лаврентий снова запер свою жертву. Берия был покорен свежестью и очарованием этой девушки, он также понял, что она именно тот тип, который полностью соответствует его чувственности. Она была молода и невинна, но выглядела созревшей. Она была скромна, изящна, но ни в коем случае не худа. У нее были маленькие груди, большие глаза, излучавшие добрый свет, и пухлый чувственный рот.
Было бы глупо с его стороны отказаться от такого создания природы. Берия провел еще несколько дней в Сухуми, проверяя выполнение пятилетнего плана 1928–1933 годов в деле строительства местных дорог и шоссе, нового жилья, больниц и школ. Все это время он держал свою маленькую пленницу запертой в поезде.
Так маленькая Нина стала его женой».
Помню первое впечатление от прочитанного: я не поверила. Нет, не потому, что хранила какие-то иллюзии в связи с Берией. Он меня вообще не интересовал. Раз и навсегда решив, что он старый, страшный, злой садист, никоим образом впрямую не пострадав от него, я выкинула его, расстрелянного почти двадцать лет назад, из головы.
Но та красавица!
Нет, категорически не могло быть, чтобы гордая и прекрасная женщина прошла через такое унижение, дабы получить жизненные привилегии.
Конечно, Уиттлин не то что бы врет, он сочиняет, пишет так, словно при сем присутствовал. И вообще, он взял этот эпизод из книги Светланы Аллилуевой «Только один год» и расписал, раздул его.
Аллилуева со своими воспоминаниями, конечно, весомый источник, но лишь в тех случаях, когда описывает свой собственный опыт. Когда же я читаю кремлевские легенды в ее пересказе, мне кажется, что все, рассказанное ей другими, удачная попытка дезинформации.
* * *
— Нина Теймуразовна… У нее были золотые волосы с медным отливом. Огромные карие глаза, пушистые ресницы, завивающиеся кверху, как у куклы. Прекрасная кожа и мягкий цвет лица. Хорошая фигура. Кривизну ног она искусно прятала. Невысокая. Отлично играла в теннис, — вспоминает былые дни вдова маршала Катукова, Екатерина Сергеевна.
После войны маршал Катуков в течение нескольких лет командовал советскими оккупационными войсками в Германии. Дрезден, где жили Катуковы, я уже писала об этом, стал местом паломничества советской знати: манили к себе красоты Германии, севрский и мейсенский фарфор, меха и ткани еще догитлеровского производства, мелкие драгоценности, чудом уцелевшие в катастрофе немецкого поражения.
В то же время для кремлевских жен и детей открылась социалистическая Чехословакия, а в ней — курорт Карловы Вары. Испорченные нервными сталинскими стрессами и избыточным холестерином спецпитания желудки, печени, желчные пузыри и кишки стареющих властителей Кремля, их чад и домочадцев буквально возрождались, прополосканные чудодейственной карловарской водой.
По дороге на курорт или с курорта вожди, а чаще их жены с детьми заворачивали в Дрезден, к Катуковым.
Жена маршала Катукова — умная, зоркая, все понимающая женщина — смотрела и видела все. Она в тридцатых была женой кремлевского работника Алексея Захаровича Лебедева, который был посажен и расстрелян, сама два года сидела в Бутырках, сама прошла со своим вторым мужем-маршалом от Москвы до Берлина, сама была частью этого общества с той разницей, что они приезжали ненадолго, а она оставалась. Они нуждались в некоторой ее помощи, она нуждалась лишь в том, чтобы, уехав, не навредили. Поэтому была приветлива, ненавязчива, осторожна.
— Нина Теймуразовна и я играли в теннис. Иногда она играла со своими охранниками. Он не разрешал ей играть с чужими мужчинами.
После тенниса, если это было не в Дрездене, а в Карловых Варах, я бежала пить воду, а Нина Теймуразовна ехала к водопою на машине — Берия не разрешал ей ходить среди людей.
Следила за своей красотой. У меня был крем, мне дала его рецепт мадам Бенеш, я поделилась и кремом и рецептом с Ниной Теймуразовной. Забыла об этом. Там, в Дрездене, часто приходилось помогать приезжим женам членов правительства покупать сервизы, меха, шляпки. Иногда они не успевали завершить покупки, оставляли мне деньги, полагаясь на мой вкус. Я покупала, пересылала, отчитывалась в деньгах. И ни разу ни слова благодарности не получила ни от Жемчужиной, ни от Хрулевой, ни от Хрущевой. А Нина Теймуразовна, когда я вернулась в Москву, позвонила, поблагодарила за крем, сказала, что должна отдать долг. Пригласила к себе на дачу. Я поехала. Дача была в Барвихе. Когда приехала, Нина Теймуразовна как раз каталась на велосипеде, в своем, как говорится, квадрате: впереди военный, сзади военный. Как в клетке.