Во всяком случае – что-то очень напоминающее правду. Пиши он роман, он бы с удовольствием повернул действие именно в эту сторону. История ожидания, сэр. Сказка о Спящей царевне, ожидающей избавления от злых чар. Поучительная история, которую можно легко перетолковать для преподавания в младших классах школы. С той только разницей, что время нашего ожидания называется «жизнью» и мы приходим к его завершению, как правило, без особых результатов.
Без особых результатов, сэр.
Без особых результатов, разбойник.
– И что же… – Он остановился, подыскивая подходящее слово. – Он что, никогда не пытался?
– Он? – Она взяла стаканчик с вишневой жидкостью, сделала глоток, а потом сказала:
– Он всегда считал, что мы просто друзья. Просто друзья и ничего больше. Трудно поверить, да?.. Во всяком случае, он никогда не делал никаких попыток затащить меня в постель. Даже не намекал на то, что это вообще возможно.
Давид выпил и посмотрел в окно. Ветви стучали в стекло, словно просили впустить их и защитить от ветра.
– А ты?
– Я?.. А что я?.. Или ты думаешь, что я должна была сама броситься ему на шею?
– Ничего я не думаю, – сказал Давид, пытаясь сделать такое лицо, как будто у них за столом сейчас происходил всего лишь обыкновенный академический спор, касающийся какой-нибудь абстрактной темы, вроде «Допустимы Ли Аборты» или «Что Надо Знать Женщине, Чтобы Стать Хорошей Матерью и Женой». – Я думаю, что женщины обычно знают множество способов, чтобы добиться своего…
Множество способов, Мозес. Множество способов и ухищрений, не оставляющих мужчине никаких шансов устоять. Так сказать, влекущих мужчину к месту их погибели так же просто, как паук влечет к себе запутавшуюся в паутине муху. Вовремя соскочившая бретелька. Очередь косых взглядов, убивающих на месте. Набор улыбок, которыми можно при желании сказать все, что хочешь. Тихий смех, слыша который, Небеса должны были бы покраснеть и захлопнуть все двери. Да, мало ли что там еще, сэр?
Она смотрела на него безо всякого выражения. Потом зажгла сигарету и сказала:
– Однажды я осталась у него ночевать. Кажется, не было денег на такси ни у него, ни у меня.
Вот, вот. Что-то в этом роде. Во всяком случае, трудно было бы придумать способ более действенный, чем этот. Просто взять и потрясти перед его носом пустым кошельком…
– Я почувствовала, что он даже не напрягся, – она пустила в лампу струю дыма. – А ведь это всегда чувствуешь, даже когда тебе совершенно все равно… Да нет, ему было просто наплевать… Нальешь мне еще?
Он просвистел какую-то музыкальную фразу из Гершвина и поднял уже почти пустую бутылку.
– Наверное, ужасно, что я тебе все это рассказываю?
Теперь, похоже, он сам посмотрел на нее так, словно дождался вопроса, которого давно ждал.
– Ничего, – сказал он, доливая в свой стаканчик остатки вина – Ничего. Я потерплю.
– Так ты еще и терпеливый, – ее стакан блеснул в свете лампы рубиновым сиянием. – А я и не знала.
– Да. На самом деле, я очень терпеливый. Могу терпеть без перерыва минуты три… Твое здоровье.
Проще всего, конечно, было бы просто протянуть руку и потянуть на себя край этого одеяла. Просто потянуть его край, давая тем самым понять, что разговор на сегодня, слава Богу, окончен. Но, как уже подсказывал знакомый голос, самое простое было одновременно и самым сложным.
– Твое здоровье.
Он снова посмотрел в окно, где увидел те же ветви, но на этот раз неподвижные, умолкнувшие, мертвые. Ветер стих. Наверное, ненадолго. Потом он произнес:
– Сказать по правде, я был уверен, что у вас все в порядке… И не один я, между прочим.
– Интересно. И кто еще?
– Да, все, наверное… – Он неопределенно повертел в воздухе рукой.
– Понятно, – усмехнулась она. – Нет, у нас все было в полном беспорядке. Во всяком случае, с моей точки зрения. Полный, полный беспорядок.
– Но кто-то же у тебя был?
Вопрос, который сорвался с его языка сам, даже не думая спрашивать разрешения. Он не удивился бы, если она залепила бы ему в ответ пощечину или спросила, какое ему, собственно говоря, до этого дело, но она только криво усмехнулась одним краем губ:
– Конечно, нет.
При этом она сказала это так, словно все было понятно само собой. Словно отрубила.
Так, как будто никаких других вариантов просто не могло существовать. Как будто это само собой подразумевалось и могло быть только таким, каким оно было.
На какую-то долю секунды ему показалось, что он ослышался.
Женская верность, Мозес. Такая материя, которая оказывается прочнее стали и долговечнее камня. Конечно, только в том случае если, она присутствует в женском сердце с самого начала, в качестве Божьего дара. Во всех остальных случаях, впрочем, черта с два отличишь ее от хорошей подделки, даже если очень постараешься. Женская верность, сэр. Что-то сродни бесконечной боли, которая, непонятно зачем, терзает все сущее с начала творения.
– А у него? – спросил Давид.
– О, – сказала она, глядя за окно. – Ты ведь знаешь. С аскетизмом он был явно не в ладах.
– Понятно.
– Эти вечные ученицы, которые пялились на него, когда он с ними занимался, эти бабы из выставкома, эти сучки, которые не пропускали ни одной выставки, чтобы забраться к нему в постель… Почему-то он нравился всем.
– Бывает, – сказал Давид, чтобы что-нибудь сказать.
Похоже, она бы с легкостью вцепилась бы всем этим сучкам в волосы и сейчас, если бы представился подходящий случай. Мордобой, с которым, похоже, ничего не смогла бы поделать и сама Вечность.
Ничего не поделаешь, сэр.
В конце концов, прошлое не умирает, Мозес, и это знают все. Банальный факт, с которым не особенно поспоришь. Прошлое, больше напоминающее болезнь. Оно становится адским огнем, который поджаривает тебя, заставляя подозревать, что адское пламя, в действительности, пылает внутри самого тебя, а совсем не в каменных провалах Тартара или Шеола.
– Ладно, – сказал Давид. – А он-то хоть про тебя знал?
Искусство рыться в прошлом с помощью более или менее удачно заданных вопросов.
– А черт его знает, – она откинулась на подушки и взяла лежавшую на постели книгу. – Откуда я знаю?
Обида на сложившиеся обстоятельства, которые сложились, не спрашивая твоего согласия, – вот что, пожалуй, он услышал в ее голосе. Впрочем, как и ожидал.
Мертвые ветви за окном застыли, прижавшись к стеклу. Мертвые ветви, сверху донизу заполнившие черный прямоугольник окна, за которым уже стояла ранняя южная ночь.
Он вновь просвистел какую-то фразу Гершвина.
– Черт, – она швырнула книгу в сторону. – Зачем ты мне все это напоминаешь?
– Разве это я? – интонация, с которой он произнес эти слова, не оставляла сомнений в том, что он думает обо всем этом на самом деле. Впрочем, занятая своими мыслями, она, кажется, не обратила на его слова никакого внимания. Отвернувшись к окну, она сказала:
– Иногда мне кажется, что я его ненавижу. Редко, но бывает, хотя это,