мне хоть одну минуту спокойно посидеть, чтобы прийти в себя.
Последнее было, пожалуй, сущей правдой. Наверное, поэтому голос Мозеса прозвучал несколько жалобно. Запах подгоревшего творога все еще висел в воздухе, напоминая о неудачно начавшемся утре. Он сглотнул слюну и спросил:
– Ты тоже ел эту гадость?
– Что? – переспросил Амос. – Эту? – Похоже, его мысли бродили где-то совсем в другом месте. Он посмотрел на Мозеса и сказал. – Ты же знаешь, Мозес. Утром я ничего не ем. Ни кусочка. Вот уже тридцать лет.
– Так вот почему ты хорошо сохранился, – попытался пошутить Мозес.
– На себя посмотри, – ответил Амос.
– А я, представь себе, по утрам ем, – сказал Мозес, впрочем, догадываясь, что никому в целом свете не было никакого дела до того, что он вкладывает в сказанное.
– И я тоже, – подал голос Габриэль.
– Само собой, – Амос почувствовал в словах Мозеса какой-то подвох, который не мог пока оценить. – Ты-то, конечно, ешь. Я знаю.
Мозес посмотрел на него, слегка прищурив один глаз и поджав губы, что должно было означать – он глубоко сомневается в том, что Амос действительно понимает то, о чем говорит.
Не придав значения этой гримасе, Амос нетерпеливо продолжал:
– Ну, ты созрел, наконец?.. Иеремия сказал, что он с тобой обо всем уже договорился.
– Разве? – спросил Мозес, делая удивленное лицо. – Что-то я не припоминаю.
– Да, ладно, – сказал Амос. – Ты же сам знаешь, какой это для него день. Он отмечает его каждый год. Между прочим, уже почти шестьдесят лет. В конце концов, он не виноват, что это совпало с дурацкой годовщиной.
– Отмечает – что? – переспросил Мозес, все еще раздумывая о своей горькой судьбе, принявшей вид творожной запеканки. – Я что-то не пойму…
Какое-то время Амос внимательно смотрел на Мозеса.
– Ты шутишь, Мозес?.. Если это шутка, то, честно говоря, я ее не оценил. Ты что, правда, забыл?
– Конечно, нет, – Мозес изо всех сил напряг память. – Почему забыл? Ясное дело. Какая-то годовщина. Почему я должен забывать? Все знают, что я прекрасно помню все годовщины…
– Какая-то, – хмыкнул Амос. – А может, ты еще не проснулся?.. Давай-ка, знаешь, просыпайся, а то мне как-то не по себе.
– Я не сплю. Погоди, сейчас вспомню.
В голове его, по-прежнему, плавало месиво из каких-то дат, лиц и ехидно улыбающихся подгоревших творожных запеканок. Он посмотрел за спину Амоса, – туда, где последние посетители доедали завтрак и дежурные уже убирали со столов на тележку грязную посуду и сказал:
– Сдаюсь.
– Мозес…
– Ну, что? Не могу же я, в самом деле, помнить все на свете. Я что, рав Кук?
Печальный взгляд Амоса сверлил его, не собираясь сдаваться.
– Может, это его семья? – спросил он, не надеясь угадать.
– Ну, слава Богу, – Амос выдохнул с облегчением. – Слава Богу, Мозес. А то я уже было подумал, что у тебя что-то с головой.
– Господи. Ну, надо же. А мне почему-то казалось, что это случилось осенью.
– Какое там – осенью. Это случилось сегодня. Родители, сестры, братья. Все, кроме него. Это случилось в день рождения его отца, и с тех пор он отмечает эту дату каждый год… Ты чего, Мозес?
– Господи, Боже мой, – сказал Мозес. – Ну, конечно я помню. Просто какое-то затменье.
Амос внимательно посмотрел не него еще раз:
– Слава Богу… Значит, я возьму ключ? Как договаривались, ладно?
– Ключ. Ключ… Ты хочешь, чтобы я опять дал тебе ключ?
– Конечно, хочу, – сказал Амос. – И я, и Иеремия, и Иезекииль. Можешь не волноваться, мы будем сидеть так тихо, что никому даже в голову не придет, – добавил он, видя, что Мозес все еще колеблется.
– Никому, кроме господина доктора, – заметил Мозес.
– Послушай, – вкрадчиво прошептал Амос, наклоняясь к самому уху Мозеса. – Ну, что ты, ей-богу, выдумываешь? Разве в первый раз? Тем более что мы и не собираемся сидеть там до скончания века. Посидим после обеда часа два или три и потом тихо разойдемся. Никто даже не заметит.
– Сомневаюсь, – покачал головой Мозес.
– Говорю тебе, не заметит, – вновь повторил Амос. – В конце концов, мы скажем, что у нас организовалось при твоей библиотеке нечто вроде интеллектуального клуба. Я думаю, что ни один местный садист в белом халате не осмелится поднять руку на таких высокоинтеллектуальных членов, как Исайя, Иезекииль или Осия.
– Ты лучше вспомни Новый год, – сказал Мозес.
На лице Амоса появилось в высшей степени снисходительное выражение.
– А при чем здесь Новый год, Мозес? – он махнул рукой куда-то в сторону, словно приглашая Мозеса посмотреть в ту сторону и убедиться в нелепости того, что он произнес. – Новый год тут совершенно ни при чем. И потом, вспомни, когда это было? Все уже давно про это забыли.
– Мне рассказывали про Новый год, – сказал Габриэль и захихикал.
Не находя в запасе более весомого аргумента, Мозес повторил:
– Очень сомневаюсь.
– А я говорю тебе, что все давно уже забыли, – настаивал Амос. – А уж тем более, наш доктор… Ну, ты сам подумай, Мозес. Ему и в голову не придет, что кто-то сидит, закрывшись в библиотеке, и культурно выпивает среди сокровищ мировой литературы.
Среди, так сказать, сокровищ духа, сэр.
– Выпивает, – Мозес старался представить услышанное. – Что выпивает?
– В том-то все и дело, – сказал Амос, который вдруг стал выглядеть почти счастливым. – Ты ведь, наверное, еще не знаешь? – Он заговорщицки захихикал и потер руки. – Дело в том, что Иезекиилю принесли хороший шотландский виски… Представляешь? Так, пустяки. На донышке.
Возможно, он ожидал, что при этом известии Мозес придет в изумление, подпрыгнет или ударит кулаком по ладони, а может – даже вытаращит глаза и произнесет что-нибудь подобающее услышанному, например, «да, ты что?», или «ну, надо же», или же «ну, вы, ребята, даете». Во всяком случае, что-нибудь этакое, в этом самом роде. Но на этот раз Мозес разочаровал его.
– Этого еще недоставало, – он недовольно поморщился. – Виски.
Дежурный по кухне прошел мимо, толкая перед собой слегка громыхавшую тележку с грязной посудой. Остатки пищи на тарелках лучше прочего напоминали о бренности всего сущего. Запах Шеола, Мозес. Запах подгоревшей запеканки и несбывшихся надежд.
– Какой же ты иногда бываешь скучный, Мозес, – с печалью констатировал Амос. – Подумаешь, какая-то, ей-богу, жалкая капля, которую и не видно… Ну, скажи мне на милость, кому может повредить какая-то жалкая капля шотландского виски?
Подумав немного, Мозес сказал:
– Лошади. Капля виски убивает лошадь.
При этом в голове его вдруг образовалась какая-то необыкновенная легкость, которая возникала там всякий раз, когда ему приходилось вести подобные разговоры.
– Лошадь убивает капля никотина, – возразил Амос, подымаясь из-за стола и нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.– При чем здесь, скажи, пожалуйста, капля виски?
– При том, – Мозес не собирался сдаваться. – Наверное, ты забыл, что вечером мы все поем. И ты, и Иезекииль, и все остальные… Представляю, какие вы вылезете на сцену после шотландского виски.
– После капли шотландского виски, – уточнил Амос. – После капли, Мозес… Да, что это с тобой сегодня?