Н. Н. Сотников и М. Н. Сотникова, которая впервые как автор дипломного сочинения на факультете журналистики Петербургского университета обратилась к теме «Владимир Дуров как публицист».
Скорее всего, литературная слава пришла к братьям Дуровым после того, как они активно стали сотрудничать с популярными журналами «Развлечение» и «Природа и люди». Однако подлинная литературная слава пришла к Анатолию Дурову после выхода в свет в частной типографии книги-альбома «В жизни и на арене» в Воронеже в 1914 году.
Нет сомнения, что перед нашими читателями встанет вопрос: «Чего же больше у братьев Дуровых – сходства или различий?» В плане идейно-политическом мы смело можем отметить почти полное тождество. В плане поведенческом старший брат был всё же принципиальнее, хотя ему тоже приходилось идти на разные дипломатические уловки, но, во всяком случае, такой разношёрстный фототекстов ой альбом, где соседствовали представители крайне противоположных позиций, он бы в противовес младшему брату не выпустил: в том альбоме (а я читал всю эту громадную и уникальную книгу) есть даже жандармский офицер!
Цирковая режиссура у братьев близка, но, опять же, например, старший Дуров с куклой в руках диалоги на арене не вёл. Зато очень любил большие пантонимические спектакли, которые для младшего брата не характерны. Пантомимы на цирковых аренах в конце XIX – начале XX веков ставили и другие мастера цирка,[71] которые чаще всего стремились к зрелищности, занимательности и повествовательности, обращаясь к былям, легендам, сказкам, крайне редко к литературным произведениям. Владимир Леонидович тяготел к публицистической, сатирической пантомиме, почти всегда политизированной, может быть, за исключением «Битвы кроликов с зайцами». Противоположный пример – пантомима, точнее, зоопантомима «Англобурская война». К величайшему сожалению, найти какие-то сценарные планы, наброски этих представлений не удалось.
Жанр, который стал для Дурова-старшего органичным, это сатирико-публицистическое шествие, почти всегда – по кругу арены и лишь очень редко – с выходом на улицы. Эту традицию подхватил и развил Юрий Владимирович Дуров. О его шествии, торжественном и патетическом в честь Дня Победы, до сих пор вспоминают некоторые его зрители весьма преклонных возрастов.
В цирковых шествиях Владимира Леонидовича важнейшую роль играли НАДПИСИ. Например, верблюд по кругу возил огромную чернильницу, на которой красовалось слово «БЮРОКРАТИЯ», а на самом верблюде был укреплён плакат «ДЕМОКРАТИЯ». Или, скажем, осёл вывозил на манеж козлёнка. На осле надпись: «СТАРАЯ ЦЕНЗУРА», а на козлёнке – «ПРЕССА». Собака была впряжена в ассенизационную бочку. На бочке читалась надпись: «ДУХ ВРЕМЕНИ». Затем появлялся снова верблюд. На сей раз он вёз надпись: «ТРУД», тут же появлялся и поросёнок с надписью: «КАПИТАЛ».
Как вы видите, это не столько цирковые и тем более не театральные приёмы сатиры, сколько журнально-газетные. Литература и цирковая режиссура шли навстречу друг другу. Вообще без литературных составляющих представить себе творчество братьев Дуровых невозможно.
Были они и выдающимися журналистами, пропагандистами, ораторами. Зачастую их деятельность далеко выходила за все пределы своего времени. Вот, к примеру, в Симбирске, 21 сентября 1906 года был арестован В. Л. Дуров. Министру внутренних дел Столыпину шла такая паническая телеграмма: «Здесь гастролирует клоун В. Дуров. Возбуждение в народе растет. Около цирка толпятся подростки и рабочие. Остроты Дурова передают из уст в уста. Не ручаюсь за спокойствие в пределах вверенного мне генерал-губернаторства. Старынкевич».
В Казани в октябре того же года в начале второго отделения программы цирковая публика узнала об аресте В.Л. Дурова. Представление было в зимнем театре, который весь дрожал от криков. Студент С. произнёс краткую, но зажигательную речь. Публика стала скандировать: «Ду-ро-ва! Ду-ро-ва!». Продолжалось всё это минут двадцать. На улицу публика вышла с пением «Марсельезы». В.Л. Дуров был освобождён из заключения и тотчас же выслан за пределы губернии. Вот во что превратился тихий сонный Симбирск через 36 лет после рождения В.И. Ленина!
Н. Н. Сотников
В. Л. Дуров
«Как сейчас вижу старую Москву…»*
(Фрагменты автобиографии)
Книги и автографы, афиши и рецензии, воспоминания современников и письма, фотографии и кинокадры – все они повествуют о прославленном цирковом артисте, дрессировщике, зоопсихологе, основателе Уголка и пр., и пр. Но они не расскажут о худеньком мальчике, который после ранней смерти родителей попал на воспитание к крёстному, они умолчат о годах учения и майн-рид о веком побеге из пансиона, о первых цирковых впечатлениях и приключениях совсем юного благанного артиста…
Но, по счастью, почти обо всём этом мой отец у спел рассказать сам, в собственных воспоминаниях. У меня хранится пухлая картонная папка с выцветшими машинописными листами. Это и есть его записки. О многом в них упоминается лишь вскользь, что-то выпало совсем, и тем не менее листы эти существуют, и только они могут составить начало этой книги.
А. В. Дурова-Садовская
… Передо мной встаёт облик старой Москвы семидесятыхгодов. Представление о ней в моём воображении складывается из мозаики отдельных картин, сцен, типов, даже запахов.
Я не могу представить себе Вдовьего дома, где часто бывал у старой бабушки – «Бабонички», как мы, дети, ее называли, – без того, чтобы в памяти не всплыло блюдо жёлтого, дрожащего, как желе, нарезанного толстыми ломтями киселя, облитого постным маслом. А закоулки и лавки Зарядья немыслимы в моём представлении без особенного запаха жаренных на каком-то вонючем сале кишок с кашей…
Живо, как сейчас, вижу старую Москву, длинную Никитскую улицу, Чернышевский переулок с его угловой синенькой церковью, впоследствии перекрашенной в красный цвет. А вот и каменный дом крёстного, где большей частью протекало моё детство.
Десятый час. Утро. Весь дом на ногах. В светлой столовой за большим чайным столом сидит крёстный наш – Николай Захарович Захаров. Он, как всегда, бодр
Композиция составлена по тексту книги А. В. Дуров ой-Садовской «По вечерам на старой Божедомке», увидевшей свет в издательстве «Искусство» в 1977 году и свеж. На нём чёрный длинный сюртук, чёрный галстук, ослепительное бельё. Слегка закинув седеющую голову, он просматривает газету.
– Николай Захарович, не угодно ли ещё чашечку? – спрашивает крёстная – высокая и надменная жена его в буклях.
Я и младший брат сидим поодаль за маленьким столиком и тоже пьём чай. Мы не смеем дохнуть громко… Кроме нас в столовой ещё одно лицо – Пал Палыч, страдающий тихим помешательством. Он – племянник Николая Захаровича и, как и мы, сидит у отдельного столика. Искоса поглядывая на крестного, Пал Палыч конфузливо прячет дальше под стол свои ноги в стоптанных сапогах, из которых видны суровые носки.
Тихо в столовой.