Читать интересную книгу Цирк зажигает огни - Николай Николаевич Сотников

class="p1">В трудных условиях начиналась жизнь музея. Но именно в эти годы, никак не позже, должна была она начаться. До того почти целиком заполненный иностранными артистами, к тридцатым годам советский цирк начал перестраиваться, всё больше внимания отдавая отечественным силам. Нет, не только собранием редкостных документов и предметов циркового прошлого предстояло стать музею. С первых же дней своего существования он стал местом притяжения цирковых артистов, их своеобразным клубом… Кто сюда только не приходил!

Три человека по праву должны быть названы основоположниками музея. Об одном из них, о Василии Яковлевиче Андрееве, уже рассказывалось. Двое других – литератор и историк цирка Евгений Михайлович Кузнецов[63] и, рука об руку с ним, Евгений Павлович Гершуни[64], в то время заместитель директора Ленинградского цирка.

Перегруженный служебными делами, Гершуни сравнительно редко появлялся в музее. Зато Кузнецов – каждодневно.

Евгению Михайловичу не было и тридцати, но он был уже зрелым журналистом, пишущим о цирке увлекательно, глубоко знающим его специфику. Суждения его отличались строгой принципиальностью. Эрудиция поражала. Столь же удивительной была и работоспособность. Завершая капитальный труд, посвящённый истории цирка, еженедельно рецензируя цирковые программы в вечернем выпуске «Красной газеты», Евгений Михайлович находил время и для нужд музея: в частности, консультировал все периодические выставки (с помещением было туго, и они размещались в узком отрезке коридора под амфитеатром зала). И ещё лю бил участвовать в тех беседах, что завязывались между артистами, приходившими в музей. Даже не столько участвовать, сколько слушать, вслушиваться…

Я закрываю глаза и вижу, как входит в музей Кадыр-Гулям – Владислав Константинович Янушевский, основатель и руководитель аттракциона, вобравшего в себя народные игры Средней Азии: джигитовку на верблюдах, виртуозные прыжки с подкидной доски, стойки и пирамиды на движущейся по кругу арбе… Внешность Кадыр-Гуляма была атлетической. Недаром в Старой Бухаре, где подвизался он долгие годы, народ прозвал его «палваном», то есть сверхсильным человеком. Он и впрямь совершал на манеже богатырское. Например, принимал себе на плечи девять человек и выдерживал, даже шутливо встряхивал этот невероятный груз, лишь чуть шире – для надёжности – расставив ноги… Литовец по происхождению, Владислав Константинович до того пропитался Средней Азией, что во внешнем своём облике ничем не отличался от её сынов: полосатый халат, подпоясанный шёлковым платком, тюбетейка на бритой голове, короткая борода, полукружьем обрамлявшая бронзово загоревшее лицо, а в глазах хитроватая раскосинка.

Войдя в музей, степенно раскланявшись, Кадыр-Гулям располагался в кресле и ждал собеседника. Ждать долго не приходилось. Почти одновременно на пороге возникал второй непременный посетитель – Леонид Сергеевич Ольховиков, руководивший не менее известной в те годы труппой акробатов-прыгунов «Океанос».

Наружность Ольховикова также отличалась внушительностью. Как и Кадыр-Гулям наделённый могучей мускалутурой, Леонид Сергеевич умел по-особому, по-бодливому наклонять голову: будто заранее предупреждал о неуступчивости своего характер.

Так и на этот раз. Вошёл и тут же разразился негодованием. Никуда не годятся иностранные номера, присланные в Ленинградский цирк! Это ли не расточительство – тратить валюту на такие номера! Фасона хоть отбавляй, а честной работы на грош: ни одного по-настоящему сильного трюка!

Кадыр-Гулям пока лишь слушает. Он даёт возможность Ольховикову выговориться, выкипятиться и только затем переспрашивает, плавными движениями ладони оглаживая бороду:

– Другими словами, Леонид Сергеевич, ты считаешь, что при оценке номера прежде всего надо исходить из трюка, сильного трюка?

– А ты не передёргивай! Совсем не то я имел в виду! – снова вспыхивает Ольховиков. – Само собой, не одними трюками отличается качество номера. Важна и подача. Гляди, как ребята мои себя подают в манеже. Работают строго, спортивно, без всяких штучек-дрючек!

– Не спорю, – наклоняет голову Кадыр-Гулям. – Это верно, у ребят твоих определенный стиль. Но разве только такой требуется цирку? Манеж – он ведь не монастырь. В одинаковой мере ему нужна и яркость, и многокрасочность!

– А кто же против? – подскакивает Ольховиков. И, точно к свидетелю, оборачивается к Кузнецову: – Разве я против? Вечно ты передёргиваешь, Гулям! Я сам за яркость. Однако – смотря какого она характера!

Они, возможно, препирались бы и дальше, но тут на пороге возникал новый посетитель – Виталий Ефимович Лазаренко.

С того времени, когда я оказался посредником между ним и Маяковским[65], Виталий Ефимович запомнил меня, при встречах одаривал улыбкой. Я же с прежней восторженностью продолжал следить за выступлениями замечательного клоуна. Да и не только клоуна. В пантомиме «Махновщика» Лазаренко с блеском играл роль батьки Махно, наделяя этот образ чертами резкого гротеска, разоблачая звериное нутро бандитского атамана. И ещё в одном образе непревзойдён был Виталий Ефимович. В дни октябрьских и первомайских демонстраций он в полной мере оправдывал звание «шута народа», глашатая праздничных колонн.

Ещё издали кидалась в глаза фигура, высоко поднятая над шеренгами демонстрантов. Это был Лазаренко. В преувеличенно длинном пальто с огромными плошками-пуговицами, в таких же длиннющих брюках (они маскировали ходули), Лахаренко шагал по разукрашенным улицам и сам становился их удивительным украшением. Внизу – бок о бок с ходулями – музыкальные эксцентрики исполняли марш на трубах и барабанах. Они казались пигмеями в сравнении с Лазаренко: он взирал на окружающее с высоты чуть ли не второго этажа! Шёл и раскланивался направо-налево, точно с каждым встречным был давно и близко знаком. Если заговаривали – не лез в карман за ответной шуткой. Как из решета сыпал остротами. И до чего же высоки были знаменитые его ходули! Иногда Виталий Ефимович даже задевал головой полотнища, перекинутые через улицу. Иногда, заглянув мимоходом в окно, укорял хозяйку: «Ишь, на стол успела накрыть. Чего же не приглашаешь?» Ну, а если мальчонка, восторженно засмотревшийся на высоченную фигуру, выпускал из рук цветной воздушный шар, – Виталий Ефимович приходил на помощь: ловко подхватывал шар на лету, возвращал малолетнему владельцу… Вот каким был он весёлым и свойским – сын донецкого шахтёра, гордый своей пролетарской родословной!

– Где же хозяин? Василия Яковлевича чего-то не видать? – справлялся Лазаренко, войдя в музей.

Здесь нужно сказать о второй специальности Василия Яковлевича Андреева. Военный в прошлом, он мастерски владел искусством фехтования и преподавал этот предмет в Театральном институте, находившемся на соседней с цирком Моховой улице. Подхватив под мышку длинный футляр со шпагами, Василий Яковлевич спешил из музея в институт. Вернувшись через час или два, он с такой же лёгкостью и непринуждённостью включался в общую беседу, будто знал наперёд, о чём она.

Войдя, Лазаренко садился рядом с Ольховиковым и Кадыр-Гулямом. Складывал руки на коленях. Изображал на лице не то безразличие, не то отрешённость… Пауза. Долгая пауза.

– Что же молчите, Виталий Ефимович? –