не выдерживал наконец Ольховиков. – Вы же на выходной день в Москву ездили. Быть не может, чтобы никаких новостей не привезли из главка!
– Это верно, кое-какие новости имеются, – невозмутимо отзывался Лазаренко. – К примеру, слыхал, что с будущего года решено отказаться от контрактации иностранных артистов!
– Слыхал? А я что говорил! – торжествующе вскакивал Ольховиков. И опять оборачивался в сторону Кузнецова: – Не подумайте, Евгений Михайлович, будто я вообще против иностранных артистов. Вовсе нет. Встречаются среди них настоящие – дай боже. Но ведь на одного такого дюжина шушеры приезжает к нам. Вот что обидно!
– Вполне согласен с вами! – откликался Кузнецов.
… Воспоминания, воспоминания! Стоит мне снова закрыть глаза, как я вижу двух девчушек с белыми бантами в завитых волосах. Незаметно проскользнув в приоткрытые двери, они прячутся в дальний угол. Отец у девочек строгий – Болеслав Кухарж. Каждое утро он репетирует с ними эквилибр на двойной проволоке. Но сейчас, после репетиции, Болеслав Юзефович отлучился из цирка, и девочки, воспользовавшись этим, забрели в музей. Впрочем, сюда привлекло их не только любопытство. Делая тайные знаки, они подзывают меня и дарят свои фотографии: собирая памятный альбом, я просил их об этом. На обороте одной карточки расписалась старшая. Марта: «Пять строк – одно желание: нас любить и часто, часто вспоминать!» Вторую карточку подписала шаловливая двенадцатилетняя Зоя: «Вам на память напишу то, что вы просили: только то, что захочу, – имя и фамилию!»
Милые девочки! Готовые вот-вот прыснуть, они наблюдают, как я читаю их по-детски округлые строки… Милые девочки! Я ещё не раз их увижу – заслуженных артисток Марту и Зою Кох
Множество артистов перебывало на моей памяти в музее: столько, что немыслимо всех перечислить. Сюда приходили музыкальные клоуны-сатирики Лео и Константин Таити – всегда заразительно весёлые, готовые с места в карьер пропеть только что сочинённый куплет, сымпровизировать комическую сценку. Встречаля здесь и талантливого наездника-жокея Александра Сержа – большого любителя книг, посвящённых конному жанру; придёт пораньше, пока в музее тихо, и листает внимательно том за томом. Частым гостем бывал и раскатисто-громкий клоун Дмитрий Альперов – сын не менее известного в своё время клоуна Сергея Альперова, внук балаганного деда-зазывалы, поражавшего неискушённых зрителей глотанием горящей пакли.
Кстати, о балаганщиках. Один из них – древний старик, с трудом передвигавший ноги, – время от времени добирался до цирка. Дав старику отдышаться, Евгений Михайлович Кузнецов завязывал с ним беседу: хотелось бы, мол, узнать, чем особенно славилось ваше заведение.
– Ого-го! – хвалился балаганщик. – На Марсовом поле каждый знал меня. У меня на подмостках дама экстраординарная демонстрировалась. Такими пышными формами отличалась дама, что одновременно два самовара могла нести на себе – один на бюсте, другой, извиняюсь, на турнюре![66]
– Неужели? Поразительно! – поддакивал Кузнецов старику. – Ну, а блошиным цирком промышлять не приходилось?
– Как же, как же! Блошиный цирк тоже содержал!.. Ах, какая блошка, какая премьерша была у меня! Днём с огнём нынче не сыскать такую! Залюбуешься, как танцевала на проволоке!
По совету Кузнецова, балаганщику был выдан аванс: ему заказали макет блошиного цирка. Вскоре этот макет появился в музее и вызвал всеобщий интерес.
Представьте себе ящик, в крышку которого врезаны смотровые увеличительные стёкла: почему-то они назывались «морскими». Сбоку с двух сторон отверстия для рук дрессировщика. А внутри, на дне ящика, миниатюрная арена со столь же миниатюрным реквизитом: карета, в которую блохи впрягались цугом, едва различимая пушечка (трудно поверить, но одна из блох несла службу канонира). И наконец проволока-волосок, натянутая между спичечными мачтами: на ней-то, на этой проволочке, и плясала блоха премьерша!
Непрерывной чередой шли в музей артисты разных поколений. Шли любители циркового искусства. Шли мечтавшие приобщиться к нему. Когда же при Ленинградском цирке была создана экспериментальная постановочная мастерская и её с той же неутомимостью возглавили Кузнецов и Гершуни – в музее и вовсе стало не пройти, не продохнуть… Но об этом, о постановочной мастерской рассказ впереди.
Давние, давно прошедшие времена!
Всё ещё мне кажется, будто я слышу нежный шёпот девочек, которым в будущем суждена большая артистическая слава. И сипловатый говорок Виталия Лазаренко. И спорящие до упаду, подзадоривающие друг друга голоса Кадыр-Гуляма и Океаноса… С утра и до вечера не закрывал музей свои двери. И жадно слушал, жадно вглядывался Евгений Михайлович Кузнецов, стараясь всё сберечь в своей памяти.
Зимние дни скоротечны. Давно ли рассветало, и вот уже снова за окнами сгустились сумерки. Анна Яковлевна вновь зажигает лампу на конторке.
– Хватит, Аня! – говорит Василий Яковлевич. – Ты уже устала за день. Хватит!
– А мне немного осталось. Хочется закончить регистрацию. Видишь, какое пополнение за один только день!
Наклоняясь через плечо сестры, Василий Яковлевич заглядывает в толстую книгу:
– В самом деле! Интереснейшие материалы! Как щедро одаривают нас!
Снизу шум. Приближается час представления, зрителей впустили в зал, и они заполняют амфитеатр. И до начала, и в антрактах зрителям предоставлена возможность посетить одну из очередных выставок музея: «Хищники», «Искусство эквилибра», «Конный цирк», «Клоунада»…
Вот и последний звонок. Евгений Михайлович Кузнецов, лишь ненадолго, под вечер, покидавший цирк (возможно, ездил в редакцию газеты, чтобы условиться о ближайшей рецензии), занимает место в литерной ложе. Сегодня в программе новые номера, и критик следит за манежем с особым вниманием. Вскоре в ложе появляется и Евгений Павлович Гершуни. Тихонько справляется: «Ну как? Ваши впечатления?» Иногда оценки одинаковы, иногда возникает спор. Если же в этот вечер на манеже была яркая удача, после конца представления Кузнецов направляется за кулисы. Польщённый приходом такого гостя, Герцог[67] сам ведёт Кузнецова в артистическую гардеробную. И деликатно отступает назад.
Друг против друга стоят Кузнецов и артист. Неизменно подтянутый, элегантный, как бы озарённый праздничным отсветом только что закончившегося представления, Евгений Михайлович крепко пожимает артисту руку:
– Спасибо… Спасибо за доставленную радость!
… Вот так начинался цирковой музей – в те годы ещё единственный, самый первый в мире.
Тему, поднятую Александром Бартэном в очерке «Так создавался музей», на современном материале продолжают журналистка Марина Кузнецова и музеевед кандидат культурологи Екатерина Шайна.
Марина Кузнецова
Музей под куполом цирка
Недавний репортаж
Вот уже более восьмидесяти лет прошло со дня основания нашего уникального циркового музея. Он, как и сам цирк на Фонтанке, пережил блокаду и встретил Победу. Экспонаты не только сохранились, но и преумножились. Общее число музейных предметов достигает свыше СТА ТРИДЦАТИ ТЫСЯЧ! А книжный фонд – более ПЯТИ ТЫСЯЧ! В последние десять лет появились ещё и