350. ПУСТЫНЯ
Пустыня мертвая пылает, но не дышит.Блестит сухой песок, как желтая парча,И даль небес желта и так же горяча;Мираж струится в ней и сказки жизни пишет.
Такая тишина, что, мнится, ухо слышитДвиженье облака, дрожание луча.Во сне бредет верблюд, как будто зной влача,И всадника в седле размеренно колышет.
Порою на пути, обмытые песком,Белеют путников покинутые костиИ сердцу говорят беззвучным языком:
«О бедный пилигрим! Твой путь и нам знаком:Ты кровью истекал, ты слезы лил тайком.Добро пожаловать к твоим собратьям в гости».
<1903>
351. БАШНЯ БЕЗМОЛВИЯ
Есть в Индии, на выступе высоком,Немая башня, вестница земли;Ее далёко видят корабли:Там смерть царит в безмолвии глубоком.
Чума и голод рыщут над Востоком.Уж нынче многих в башню принесли;Над ними грифы тризну завели,А кости дождь в залив умчит потоком.
Как изваянья бронзовые, спятНа древних камнях парсовой гробницыПротивные пресыщенные птицы;
Их головы змеиные висят…А солнце жжет, от зноя воздух глохнет,И на песке вода горит и сохнет.
<1903>
352. СИРИУС
Надменный Сириус на полночи стоял.Звенел морозный вихрь в ветвях обледенелых.На гребнях тяжких волн, в изломах снежно-белых,Дробился лунный свет и искрами блистал.
Но глух был грохот волн, от бури поседелых,Как будто с вечных гор катился вниз обвал,И клочья пены вихрь налетом с них срывалИ вешал на камнях и скалах почернелых.
В спокойных гаванях дремали корабли.Но гордый огонек заметил я вдали:То вдруг он возникал, то пропадал в просторе.
Безумная душа, кто ты? Зачем? Куда?Вот новая средь звезд затеплилась звезда.А там, где был огонь, оделось в траур море.
<1903>
353. СТЕПНАЯ ДОРОГА
«Засни, засни… — весь день докучно,Однообразно, однозвучноЗвенят и стонут бубенцы. —Засни, о странник наш печальный,Засни в степи многострадальной,Где спят бездольные слепцы».
«Засни, засни, — мне шепчут травы, —Людские козни так лукавы,Ты так измучен весь борьбой.Сон принесет тебе забвеньеИ неземное примиреньеС людьми, и с жизнью, и с судьбой».
И теплый ветер, пролетаяНад тощей нивой и склоняяЕе колосья до земли,Вздыхает тихо и глубоко:«Засни, засни здесь одинокоИ зову сердца не внемли».
Я и сплю и не сплю… Чьи-то стоны ловлю. Динь-динь-дон, динь-динь-дон… Колокольчика звон Мне уснуть не дает, — Он гудит, он поет: «Я — страдальческий стон Из глухих деревень, Я несусь ночь и день От голодных, больных, И уснувших бужу, И везде нахожу Эхо горестей их».
Вздрогнул я… Но вокруг та же степь, небосклон,И всё так же гудит колокольчика звон…Тихий вечер идет… Дремлют нивы в тени:«О, усни, бедный путник, усни…»
Я и сплю и не сплю… Чьи-то вздохи ловлю: Вздохи давят мне грудь, Не дают отдохнуть. Шепчет кто-то родной: «Я не ветер степной. Я от муки иссох. Я — страдальческий вздох Истомленных сердец. О, внемли мне, певец! Всюду, всюду вокруг, Как зловещий недуг, Голод крылья простер И, как хищник, как вор, Всё украл, всё унес, Кроме горя и слез».
И опять вздрогнул я… Но вокруг — тишина…В небе острым серпом засияла луна…Светят звезды… Всё спит в утомленной степи.Ветер шепчет: «О странник мой, спи».
Я и сплю и не сплю… Чей-то голос ловлю, Голос грозный, как бич, Как воинственный клич: Мысль бессонная мне Говорит в тишине: «Я, как совесть, сильна, Я, как буря, вольна, Я — сияние дня, Нет цепей для меня, Я повсюду парю, Со звездой говорю, Я, как море, чутка И, как скорбь, глубока…
Всё, что видела я, не забуду.За тобой понесу я повсюдуЭтих мук безнадежных хаос,Эту мрачную тьму без рассвета,Этот вечный призыв без ответа,Это море кипящее слез.
От тебя отниму я забвенье,Отравлю я твое наслажденье…Ты к устам ли влюбленным прильнешь —Пред тобою я, бледная, встануИ раскрою кровавую рану,И любовь оттолкнешь ты, как ложь.
И одна за другой со слезами,Как туман на заре, пред глазамиТени женщин вдали проплывут:Как их щеки землисты и впалы!Как их взоры мрачны и усталы!Как измучил их голод и труд!
Видишь — мать, и ребенок голодныйТянет грудь ее с мукой бесплодной…О, как ей его жизнь дорога!Но дитя не спасти ей любовью!Уж из десен, сочащихся кровью,На него дышит смертью цинга.
А когда ты к губам воспаленнымПоднесешь свой бокал с опененным,Резво мечущим искры вином —Я явлюсь к тебе в образе новомИ напомню виденьем суровымПогребенное в сердце твоем:
Степь глухая… бураны… сугробы…Среди них, как забытые гробы,—Села… Черные избы без крыш…Дым из труб закоптелых не вьется.„Хлеба! Хлеба!“ — как вопль, раздается,Но зерна не отыщет и мышь.
Там живут безнадежно и глухоТвои братья по крови и духу,Тот великий смиреньем народ,Кто бросает для нас свои зерна,Сам же, темный, голодный, покорноВечный крест свой до гроба несет.
Ты увидишь его пред собою,Истомленного грозной судьбою,И пронзит тебе душу печаль,Нервно дрогнет рука и уронитСвой бокал, и, как сердце, застонет,Разбиваяся об пол, хрусталь».
Я проснулся. Теперь уже мне не уснуть.Предо мной и за мной — опечаленный путь.На безмолвной степи мутный сумрак лежит.Над равниной степной звездный полог дрожит.Бубенцы, как во сне, говорят, говорят,Точно сердцу о чем-то напомнить хотят…
Сердце ноет в груди… Сердце стонет в ответ…Нет покоя ему и забвения нет!Бубенцы всё звенят: «Не уснуть… не уснуть…»Предо мной и за мной — опечаленный путь.
<1903>
354. «Пора! Уж тишина давно гнетет кошмаром…»
Пора! Уж тишина давно гнетет кошмаром,Весь воздух до небес грозою заряжен,И тучей сизою дымится, как пожаром, Отяжелевший небосклон.Как жаждущий цветок, без бури сердце вянет.Душнее и душней! Нет силы кровь унять.Неужто небо нас опять грозой обманет, Неужто снова ждать и ждать!Но больше ждать нельзя. Скорей бы тяжким громомРазбилась тишина. Сквозь горы туч седыхПробилась молния сверкающим изломом, И хлынул крупный дождь из них.Пусть молния, как меч, в древнейший дуб вонзится,Пусть слабых оглушит раскатом гулким гром,И замертво падет, кто божьих гроз боится, И много гнезд снесет дождем.Зато как всё потом вздохнет свежо и вольно!Как птица, и цветок, и колос оживет!Грозы! Скорей грозы! Дышать уж стало больно, И сердце в грудь, как молот, бьет.
<1903>
355. «Шарманка за окном на улице поет…»