быть, в арктическую пустыню, где живут белые медведи, а может, в центр одного из тех жутких тихоокеанских штормов возле мыса Горн, которые Королев видел в худших своих кошмарах.
Вскоре после 9:18, через 11 минут и 17 секунд после запуска, двигатель выключился, и, судя по всему, вовремя. Как и ожидалось, космонавт услышал громкий удар. Еще через десять секунд корабль содрогнулся – это третья ступень автоматически отделилась от «Востока». Вся королевская «семерка», все шесть ее маршевых двигателей и 263 т топлива, – все было истрачено за несколько минут. Ракета сделала свою работу. Теперь космический корабль был в свободном полете. Он начал медленно вращаться. Гагарин быстро записал показания температуры и давления на циферблатах приборов перед ним, как требовала от него программа полета. Он поднял щиток шлема и ослабил ремни, привязывавшие его к креслу. Сделав это, он почувствовал, что мягко приподнимается над креслом; только ремни теперь удерживали его. Затем он повернул голову, чтобы посмотреть в иллюминатор. В секретном докладе он так описывает увиденное:
Земля стала уходить влево, вверх, затем вправо, вниз. Вращение было хорошо видно во «Взоре»… Видел я горизонт, звезды, небо. Небо совершенно черное, черное. Величина звезд и их яркость немножко четче на этом черном фоне, скорость перемещения их во «Взоре» и в правом иллюминаторе большая. Виден очень красивый горизонт, видна окружность Земли. Горизонт имеет красивый голубой цвет. У самой поверхности Земли нежно-голубой цвет, постепенно темнеющий и переходящий в фиолетовый оттенок, который плавно переходит в черный цвет.
Он был на орбите.
Ни один человек никогда не видел того, что видел в настоящий момент он, Гагарин. По мере того как маленький «Восток» медленно проворачивался вокруг своей оси, Земля постепенно уходила из иллюминатора, а вслед за ней столь же медленно прошло Солнце, едва не ослепив его чистым неослабленным светом. Затем вновь появилось небо, более черное, чем виденное им когда-либо. Он в изумлении уставился в окно. Мешал телевизионный светильник. Гагарин убавил его яркость, чтобы лучше видеть. Его состояние можно было назвать настоящей эйфорией.
Он вызвал по радио Землю, и передатчик исправно донес возбуждение в его голосе до динамика в стартовом бункере.
– Машина работает отлично. В иллюминаторы наблюдаю Землю, небо, горизонт.
Как в медленном танце, Земля вновь проплыла мимо его окна. Ее красота ошеломляла. Возможно, одним из величайших парадоксов этой истории является тот факт, что увидеть всю красоту нашей планеты Гагарину позволила ракета, созданная для ее разрушения. Теперь же он наблюдал, замерев, как весь наш мир проплывает мимо. Где-то внизу была видна восточная часть СССР. Затем она исчезла, и он вновь увидел звезды – тысячи сияющих, пылающих световых точек, которые не мерцали, как на Земле.
Не было ощущения веса, не было давления на тело. Прежде ему приходилось, конечно, испытывать короткие периоды невесомости во время тренировочных полетов по специальным траекториям, и тогда эти секунды казались ему восхитительными, но теперь это было нечто иное, и оно не заканчивалось. «Все плавает, – записал он вскоре на свой магнитофон, – плавает все. Красота! Интересно». И все действительно плавало – потому что падало. Дело было не в том, что в космосе нет тяготения. Тяготение по-прежнему тянуло «Восток» к Земле, но при его громадной скорости Земля под ним уходила прочь прежде, чем он успевал на нее упасть. Именно это, а не отсутствие тяготения, рождало состояние невесомости. Корабль и космонавт в нем совершенно буквально падали вокруг Земли.
Ощущения были поистине чудесными.
– Самочувствие хорошее! – произнес он в микрофон своего радио. – Продолжаю полет. Все отлично проходит. Все проходит отлично.
На Тюратаме бункер взорвался аплодисментами. «Там были объятия, поцелуи, поздравления, – вспоминал Кириллов. – И были слезы. Слезы радости». Королев поднялся над своим карточным столиком. Ивановский помнит, что его хотели качать, «по доброй традиции»[524], но – «потолок низковат». Вместо этого Королев обошел комнату и «пожал всем руки, – рассказывал Чекунов. – А потом сказал просто: "Спасибо"»[525].
Титов и остальные на наблюдательном пункте при станции слежения, откуда они наблюдали старт, тоже слышали Гагарина.
Мы услышали голос Юрия, и он говорит: «Все нормально, машина идет хорошо, отделилась вторая ступень, работает третья ступень, в общем, выхожу на орбиту». Кругом тишина, все друг друга поздравляют, а я встал и даже несколько растерялся. Думаю: как же так, Юрий – и вдруг на орбите. Вроде сейчас только что был здесь, и уже где-то на орбите. Непонятно, как так получилось[526].
Королев сразу же позвонил Хрущеву, который был в отпуске на даче в Пицунде, на Черном море. Он сказал премьеру, что Гагарин только что достиг орбиты и что пока все идет хорошо. Он позвонит снова, когда Гагарин приземлится. Хрущев тем утром работал над текстом важного партийного выступления, но никак не мог сосредоточиться на этой задаче. По словам его сына Сергея, следующие полтора часа глава страны просидел «в нервном ожидании, пока Гагарин огибал Землю»[527]. И бóльшую часть этого времени он просто сидел и смотрел на телефон.
После этого Королев покинул бункер и проехал на командный пункт, находившийся в гостинице в нескольких минутах езды, там можно было отслеживать события оставшейся части полета. Командный пункт представлял собой переговорную комнату с телефонами прямой связи космодрома с измерительными пунктами и с НИИ-4 – секретным вычислительным центром под Москвой. На столе было нечто, сильно напоминавшее школьную карту мира, – возможно, это и была школьная карта мира, если верить Марку Галлаю, который там присутствовал. На карте лежала «обычная школьная ученическая резинка с воткнутым в нее маленьким ярко-красным флажком[528] на булавке», и предполагалось, что эта конструкция должна указывать примерное положение Гагарина над Землей. В настоящее время он летел где-то над восточной частью СССР.
Теперь все ждали, пока примитивный компьютер НИИ-4 рассчитает предварительные параметры орбиты Гагарина. Прошло семь напряженных минут, а когда результат наконец был передан по телефону, стало ясно, что что-то не так. Предполагалось, что «Восток» поднимется не выше 217 км над Землей в апогее, то есть в высшей точке орбиты. Но первоначальный расчет НИИ-4 дал высоту в апогее 302 км, а дальнейшие расчеты увеличили ее до 327 км. Гагарин оказался по меньшей мере на 85 км выше, чем планировалось.
Виновником этого, как выяснилось позже, был двигатель не третьей ступени – несмотря на ту серию троек, от которой у присутствующих похолодело в груди, – а второй ступени Р-7, то есть центрального блока ракеты[529]. Радиокоманда с Земли на прекращение ее работы в заданное время не прошла. В дело вступила резервная бортовая система измерений, но она отключила двигатель на полсекунды позже, чем нужно, излишне разогнав ракету и забросив ее слишком высоко – примерно как Хэма забросило слишком высоко в капсуле Mercury. И хотя никто на командном пункте не знал пока этих причин, все понимали – Королев уж точно понимал, когда стоял там над картой с булавкой и красным флажком, – что более высокая орбита Гагарина влечет за собой два принципиально важных следствия. Во-первых, космонавт приземлится в неправильном месте[530] – не там, где команды спасателей ожидают его найти. И во-вторых, если тормозной двигатель не сработает и придется полагаться на сопротивление верхних слоев атмосферы, которое постепенно снизит орбиту корабля и позволит ему вернуться домой, то Гагарин, безусловно, погибнет.
Теперь вопрос уже был не в том, что плохо работающий осушитель может погубить его за те семь, максимум 10 суток, которые, как предполагалось до полета, потребуются, чтобы вернуться на Землю таким образом. С учетом более высокой орбиты они только что превратились не менее чем в 30 суток, задолго до конца которых у космонавта закончатся и пища, и вода, и кислород. Так что его жизнь теперь полностью зависела от работы единственного тормозного двигателя. По программе он должен был включиться менее чем через