народом. Соседи, доброжелатели, друзья – все, кажется, собрались здесь буквально за несколько минут. Тамара пробиралась сквозь толпу. «Пожалуйста, подвиньтесь немного, у меня здесь ребенок!» – постоянно повторяла она. В конечном итоге ей удалось добраться до пятого этажа. Она вошла в крохотную гостиную. «Все жены были там. Все без исключения. И все они плакали. Мы просто сидели там и плакали… В тот момент я поняла, что все мы – одна семья, что все мы так близки и должны помогать друг другу». Все они давно свыклись с тем, что муж может погибнуть в любой момент. Жен космонавтов связывали друг с другом узы не менее, если не более прочные, чем их мужей. Они как сестры собрались вместе.
Теперь им ничего не оставалось, кроме как ждать. Телефона в квартире не было. Было только радио и изматывающие минуты до следующего сообщения Левитана – когда бы оно ни состоялось и что бы он ни сказал.
В Гжатске Анна Гагарина убирала в доме, пока ее дочь Зоя собиралась идти на смену в местную больницу. Вдруг в комнату влетела невестка Анны Мария, примчавшаяся из своего дома по соседству.
И говорит: «Мама, а чего радио не включили?» И плачет. Я говорю: «А что?» – «Да, – говорит, – Юра…» – «Наверно, на самолете разбился?!» Она говорит: «В космосе!» Ну тут и Зоя закричала: «Ой, что же он наделал, у него же две маленькие!»[548]
Анна набросила на себя ватник и платок. «Я еду к Вале в Москву. Она там одна с детьми»[549], – заявила она и отправилась по улицам, залитым раскисшей грязью, на станцию, чтобы сесть на ближайший поезд в Москву.
Анна была настолько погружена в свои мысли, что едва помнила, как покупала билет. Она сунула в кассу какие-то деньги и забыла взять сдачу. Кассирше пришлось догонять ее, чтобы отдать деньги. На платформе молодая женщина, сидевшая рядом с ней на скамейке, спросила, не нужна ли помощь. «Нет, – ответила она. – Все в порядке». Но все это время в голове у нее крутились одни и те же вопросы: «Как он там, мой Юра? Что Валя сейчас делает? Как?.. Что?..» Затем наконец появился поезд.
Зоя, которая осталась дома, включила радио. Идти сегодня на работу она уже не собиралась. Пришла одна из соседок, чтобы посидеть с ней и с Марией.
Мы слушали радио. Музыка перед выпуском новостей звучала бодрая, и у нас немного отлегло от сердца. Затем музыка прекратилась, и диктор сказал, что имя майора Гагарина будет занесено в Книгу почета Центрального комитета комсомола. Так поступают с умершими, подумала я[550].
Алексей Иванович больше часа топал по густой грязи и талому снегу, добираясь до места строительства Дома культуры в Клушино. Дорога вилась между пологими холмами. Весенняя распутица затрудняла путь, но погода была прекрасная. Он шел мимо какой-то деревни. Возле крайнего дома его окликнул знакомый, как он позже рассказывал Анне:
– Алексей Иванович! Не твой ли сын сейчас в космосе летает? Сообщение ТАСС по радио передали… Сказали, пилотирует майор Гагарин.
– Нет, не мой сын. Мой – старший лейтенант.
– Так имя-отчество тоже совпадают: Юрий Алексеевич.
– Мало ли на свете Гагариных!
Алексей снова поднял свой ящик с инструментами и потопал дальше, в Клушино.
Дошел, а в родном селе, кажется, все на улицу высыпали. Соседка подбежала:
– Дядь Лексей, слыхал? Юрка-то, видать, твой… По радио сейчас говорили.
– Да опомнитесь! Мой-то Юрка старший лейтенант…
Но его перебили, каждый радостно кричал, втолковывал:
– Все, все совпадает! Гагарин, Юрий Алексеевич, родом из Клушина Смоленской области. Он! Наш![551]
Алексей Иванович был ошеломлен. Все это звучало как какая-то бессмыслица. Председатель местного совхоза протолкался к нему сквозь толпу: просили срочно позвонить в Гжатский горком КПСС.
«За вами высылают машину», – сказал секретарь горкома. Отца космонавта нужно было доставить в райцентр как можно скорее. Но Алексей знал, что дороги непроходимы. Пешком-то было трудно добраться до Клушино, а машина ни за что не проедет. «Как насчет трактора?» – предложил кто-то. Но Алексей не хотел ждать трактора. Так что вместо трактора для него нашли лошадь, а трактор должен был встретить его по дороге. Как в трансе он сел на лошадь и пустился обратно по дороге, по которой только что пришел.
Через несколько минут после заявления Левитана телефон на тумбочке возле постели[552] Пьера Сэлинджера зазвонил во второй раз. Пресс-секретарь президента ожидал этого с момента звонка доктора Визнера полчаса назад. В Вашингтоне было два часа ночи с небольшим. На этот раз звонок был не от Визнера, а из The New York Times. В московском корпункте газеты только что прослушали сенсационное заявление ТАСС. Может ли Белый дом это прокомментировать? Сэлинджер попросил репортеров подождать и связался с Визнером. Тот подтвердил сообщение. Судя по всему, русские действительно запустили человека в космос – и он все еще там. Визнер сказал, что перезвонит Сэлинджеру, как только получит подтверждение, что человек этот благополучно вернулся на Землю – или не вернулся благополучно на Землю.
Шансов поспать еще хоть немного той ночью у Сэлинджера уже не было. Теперь его телефон звонил непрерывно: все крупные газеты, телевизионные сети и информагентства считали своим долгом обратиться к Сэлинджеру, чтобы получить подтверждение новости о советском космическом полете и узнать о реакции президента. Несмотря на пресс-релиз, который он начерно набросал накануне вечером, Сэлинджер отказывался что-либо комментировать, пока Кеннеди не утвердит окончательное заявление. Но президент распорядился не беспокоить его. Он все еще спал в Белом доме в своей кровати с балдахином.
Как и пресс-секретаря Кеннеди, репортера NBC на мысе Канаверал Джея Барбри разбудили вскоре после полуночи. На другом конце линии был его редактор Джерри Джейкобс. Джейкобс сообщил ему новости. «Вы шутите»[553], – сказал Барбри. «Займись этим», – сказал Джейкобс. «Уже бегу, босс», – ответил Барбри.
Он протер глаза и выпрыгнул из постели. «У меня была только одна мысль, – писал он позже. – NASA могло запустить туда Алана Шепарда еще три недели назад». Простительная неточность, ведь назначение Шепарда тогда все еще было секретом. Барбри включил радио: «Возбужденные голоса говорили о Юрии Гагарине, о земной орбите». Он поплескал на лицо водой, быстро оделся и выскочил из дома. До офиса было шесть минут езды. Улицы Коко-Бич были пусты. Еще не было даже четырех часов утра. Оказавшись за рабочим столом, он позвонил полковнику Джону Пауэрсу по прозвищу Коротышка – пресс-офицеру NASA, известному своей вспыльчивостью, и разбудил его.
– Доброе утро, Коротышка, – произнес я самым приятным голосом. – Извини, что в такое время.
Он по натуре определенно не был жаворонком.
– Утро, чтоб его, – пробурчал он. – Чего надо?
– Реакция? Какова реакция NASA на запуск русскими космонавта на орбиту?
– Барбри, мать твою, мы здесь спим, – завопил Пауэрс, хлопнув трубкой по аппарату и по моему уху.
Эти слова стали гвоздем репортажа Барбри, а в скором времени появились на первых страницах утренних выпусков некоторых газет, определив для многих американцев всю эту печальную историю в одном-единственном заголовке:
«СОВЕТЫ ЗАПУСТИЛИ ЧЕЛОВЕКА В КОСМОС.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ NASA ГОВОРИТ, ЧТО США СПЯТ»[554].
31
Красивый ореол
Через 63 минуты после старта
12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА, 10:10
На борту «Востока»
На орбите над Южной Атлантикой
Если вход в ночь был для Гагарина драматичным, то выход обратно на солнечный свет представлял собой феерическое зрелище. Ночь для него продлилась всего 36 минут, и за это время его корабль прошел над планетой почти 17 000 км, через весь Тихий океан вниз до северной оконечности Антарктиды, по изящной дуге мимо мыса Горн в Южной Америке и снова вверх в Южную Атлантику. В настоящий момент он направлялся к Африке. Дважды космонавт пытался установить связь с еще одной станцией дальней связи «Весна», расположенной в Москве, но его так и не услышали. Он, однако,