в одном и том же городе, в полном согласии с истиной и друг другом… (Глухо). И только мы с тобой будем знать, как оно было на самом деле… Только ты и я… Ты, я и больше никто. (Смолкает).
Сцена медленно погружается во мрак.
Картина пятая
Комната приема посетителей. Небольшое помещение с одним высоким, забранным решеткой окном. Стол, несколько кресел, две-три неяркие репродукции на стенах. На столе – несколько газет и журналов.
В комнате появляются Доктор и Эл, жена Йогана, называющего себя Павлом. В руке Эл большая сумка.
Доктор (продолжая разговор): И еще, госпожа Элизабет… Постарайтесь, чтобы каждую минуту он видел вашу любовь и заботу. Это очень важно. Ведь в том мире, в который он от нас ушел, он – Павел, о котором некому позаботиться, кроме нас с вами… Не стоит забывать об этом.
Эл (издалека): Да, господин доктор. Я помню. (Медленно идет по сцене, не сразу). Знаете. В последнее время я даже начала немного бояться его… Нет, нет, совсем не потому, что я опасаюсь, что он может оскорбить меня, накричать, ударить. (Тихо). Просто иногда мне кажется, что по сравнению с тем миром, в который он ушел, вся моя жизнь – это только призрак, а сама я – всего лишь тень, которая по ошибке думает, что она существует. (Слегка насмешливо). Надеюсь, вы не станете после этого считать меня сумасшедшей?..
Доктор: Помню, что однажды вы мне уже говорили об этом.
Эл: Да, господин доктор… Иногда я чувствую это так остро, что мне хочется немедленно дотронуться до него рукой, чтобы убедиться, что я все-таки еще существую и что моя жизнь – это совсем не сон… (Помедлив, с усилием, глухо). Вот почему я часто думаю, что он вряд ли захочет когда-нибудь вернуться назад, мой Йоган. Ведь мир теней это совсем не то место, куда хочется вернуться, не правда ли?
Доктор: Ну, зачем же так мрачно, госпожа Элизабет? В конце концов, наш мир столь велик, что в нем найдется место даже для апостола Павла, лишь бы он сам захотел этого. (Увидев входящего в комнату, в сопровождении сестры Ребекки, Павла). А вот и он… (Павлу). Еще раз добрый день, господин Павел.
Не отвечая, Павел проходит к самому дальнему креслу у окна и садится боком к присутствующим, отвернувшись к окну. На лице его по-прежнему – черные очки.
Ребекка: Здравствуйте, госпожа Элизабет…
Эл: Здравствуйте, госпожа Ребекка.
Доктор: Что ж, не станем вам мешать… (Негромко, в сторону Элизабет). Тепло, забота и внимание… (Уходит вместе с Ребеккой).
Подойдя ближе, Эл садиться в одно из кресел. Она смотрит на Павла, который продолжает молча смотреть в окно, словно не замечая сидящей рядом Эл. Пауза.
Эл: В конце концов, ты бы мог просто сказать: «Здравствуй, Эл».
Павел молчит. Небольшая пауза.
(Без выражения). Что ж. Хорошо. (Поставив на колени сумку). Посмотрим тогда, что тебе послала к Рождеству тетя Зея. (Доставая из сумки одно за другим). Свитер, шарф, шерстяные носки. (Вынимая из сумки пакеты). Белье… Рукавицы… Теплые тапочки… И еще вот кто. (Ставит на стол пушистого медведя). Помнишь его?.. Правда, он чудесный?
Павел молчит, безучастно отвернувшись к окну. Помедлив, Эл медленно убирает в сумку принесенные вещи и вновь опускает сумку на пол. Пауза.
Ну, хорошо. Если ты не хочешь мне ничего сказать, тогда, наверное, мне придется взять инициативу в свои руки… (Поднимаясь со своего места, не сразу). Хочешь, я расскажу тебе про одного человека, который ухаживал за мной много-много лет назад?.. Мне кажется, тебе будет интересно, хотя это случилось почти пятнадцать лет назад… Целая вечность, не правда ли?
Павел молчит.
(Медленно идет по сцене). Мы познакомились с ним в подземке, когда я возвращалась домой. Он сидел прямо напротив меня в своей зеленой клетчатой куртке и такой же клетчатой кепке с большим козырьком… Боже, как же смешно он выглядел, если бы ты только знал!.. Ты даже себе представить не можешь, как это было смешно… Да еще эта газета, которую он читал с таким выражением, как будто никогда не видел до этого ни одной газеты. Он словно ел ее глазами, то поднимая брови, то с удивлением качая головой, так, словно не верил тому, что видит перед собой… А потом он поднял голову и посмотрел на меня. (Остановившись, негромко и серьезно). И тогда я увидела его глаза…
Короткая пауза.
(Негромко). Они были словно две голубые звезды, словно два огня, которые вдруг видишь в темноте и понимаешь, что кроме них больше ничего не существует… Наверное, прошло много времени, пока я, наконец, не сообразила, что смотрю в глаза совершенно незнакомого человека и что мне совершенно не стыдно… Я даже не знаю, сколько мы ехали так, глядя друг на друга, пока, наконец, он не поднялся со своего места и не сел рядом… (Вновь опускаясь в кресло). И знаешь, что он мне сказал?
Павел молчит.
Он сказал мне: «Милая барышня. Я проехал из-за вас свою остановку и теперь мне ничего не остается, как только предложить вам руку и сердце?..» (Тихо смеется). Вот так просто взял и предложил мне выйти за него замуж… Конечно, я подумала тогда, что это всего лишь не очень остроумная шутка, чтобы познакомиться с довольно симпатичной барышней, едущей вечером в полупустом вагоне метро. Мало ли какие бывают у мужчин отработанные приемы, чтобы завязать уличное знакомство? Кажется, я даже ничего не успела ему ответить, потому что поезд подъехал к моей станции. Я была уверена, что он оставит меня в покое, но он вышел вслед за мною и пошел рядом, продолжая говорить, что не отстанет, пока я не скажу ему «да»… (Тихо смеется).
Павел молчит. Небольшая пауза.
Потом, когда мы уже шли с ним по набережной, я сказала ему что-то вроде того, что никогда не выйду замуж за человека, который носит вот такую клетчатую зеленый куртку и такую ужасную кепку… Тогда ни слова не говоря, он снял с себя куртку и кепку, свернул их и швырнул через парапет, прямо в воду, а затем посмотрел на меня своими ужасными глазами и сказал: «Надеюсь, никаких других препятствий больше не существует?»
Павел насмешливо фыркает.
Нет, это было совсем не смешно, дорогой мой. Во всяком случае, тогда мне было совсем не смешно, потому что был ноябрь и дул сильный ветер, а он стоял в одной рубашке и смотрел на меня своими голубыми глазищами, как будто это я была виновата в том, что мы не можем решить какой-то пустяковый вопрос и непонятно зачем должны мерзнуть здесь, на ветру. (Смеется). О, Господи… (Помедлив). Если бы ты