жертвенное пламя, жар от которого опалял кожу даже на таком большом расстоянии?.. Думаешь, я забыл все это, Кифа?
Небольшая пауза.
Несколько лет назад мне случилось проходить мимо Тарса, и я решил заглянуть туда, чтобы проведать своих родных. Иногда, Всевышний вкладывает нам в сердце такие желания, которые кажутся нам и добрыми, и благочестивыми, тогда как Он только проверяет этим нашу верность Ему самому… Мне удалось увидеться только с одной Мариам, которая даже не пустила меня не порог. Она сказала мне, прячась за дверью, что наши родители умерли, проклиная день и час моего рождения. Не знаю, может быть так оно и было, во всяком случае, сама она не нашла для меня никаких других слов, кроме проклятий… Последнее, что я слышал, уходя прочь, как она проклинала меня и моих детей до десятого колена. Это был неплохой повод поблагодарить Господа за то, что он не дал мне семейного очага, а сам стал моей семьей, моим домом, моим очагом… (Издали) Только не надо смотреть на меня с такой жалостью, Кифа. Лучше вспомни Авраама. Или это не он сказал Богу, когда Тот повелел ему принести в жертву своего единственного Ицхака: я готов, Господи?.. Разве это не он собрал сухой хворост и связал мальчику руки, ожидая от небес только знака?.. Ты ведь не думаешь, что у меня не хватит духа пойти вслед за ним?
Петр: Тише, тише, брат. Слава Всевышнему, что Он отвел руку Авраама и не дал ему принести эту жертву, видя его готовность и веру.
Павел (резко): А если бы Он дал?.. Что если бы Он дал, Кифа?.. Что бы ты говорил сейчас, если бы Он не отвел тогда его руку, а дал бы свершиться тому, что Он требовал?.. Неужели, ты и вправду думаешь, что Бог только грозит нам и никогда не исполняет своих угроз?.. Тогда ты плохо Его знаешь, Кифа… Пусти! (Вырывая свою руку из руки Петра). Потому что Он приходит, чтобы крушить человеческую гордыню, в ярости, словно океан, который набрасывается на хрупкие суденышки, ломая им весла и пуская на дно, а вовсе не для того, чтобы тратить время на пустые разговоры, от которых нет никакого прока…
Петр: Мне кажется, тебе было бы лучше прилечь, брат.
Павел: Только не делай вид, что тебя очень заботит мое здоровье, Кифа… (Насмешливо). Мне ведь тоже Небеса послали сегодня сон, да еще какой! (Негромко хихикает). Боюсь только, что он не слишком понравился бы тебе, потому что кому, в самом деле, могут понравиться заросшие травой развалины или камни, разбросанные по земле, или обгоревшие человеческие кости?.. Мертвый город, который, смешно сказать, когда-то назывался Иерусалимом? Где ели, пили и веселились, и не думали о завтрашнем дне, пока от него не остались только смрад, развалины и непогребенные кости! (Сделав несколько шагов по сцене, сначала останавливается, потом медленно опускается на лежащую на полу циновку). О, как же недолго нам еще осталось ждать этого часа!.. Как же он близок уже, этот огонь, в котором сгорит все ненужное и все пустое!.. (Прижимаясь ухом к земле, громким шепотом). Мне кажется, я уже слышу, как он гудит, ожидая, когда же, наконец, Господь выпустит его наружу, чтобы он мог пасть на головы грешников… (Воет). У-у-у… Как он воет, этот огонь, торопя свой приход! Словно собака возле дома покойника!.. Словно палач, ожидающий своего часа, который не заставит себя долго ждать!.. Потому что – если есть завтра, то где же спрячутся от стыда сегодня те, кто поверил его обещаниям?.. Огонь, который пришел из адской бездны, чтобы отделить свет от тьмы и сделать мир преисподней. (Громким шепотом). У-у-у.. У-у-у… (Медленно раскачиваясь, глухо воет, подражая тому вою, который слышат только его уши).
Петр (поднимаясь и подходя к сидящему Павлу): Довольно, брат. Успокойся. Приляг. Приляг… (Пытается уложить Павла на циновку).
Не слушая его, Павел продолжает раскачиваться, воя.
(Повышая голос). Именем Господа нашего, Иисуса Христа, заклинаю тебя, недобрый демон, какое бы ты имя не носил, выйди вон и оставь этого бедного человека. (Неожиданно неумело, но сильно бьет Павла сначала один раз, потом второй, по другой щеке).
Павел смолкает. Небольшая пауза.
Не бойся, брат, он ушел. Не бойся.
Павел: Ты меня ударил?
Петр: Не тебя.
Павел (слабо): Словно мула, который не захотел идти в свое стойло?.. Тогда, может, ты еще позовешь римских солдат, чтобы они препроводили меня в казармы, чтобы установить мою личность? Не забывай только, что я ведь и сам римский гражданин и при случае тоже могу прибегнуть к помощи силы!.. Вот было бы смешно, если бы Павел принялся отстаивать истину с помощью римских законов… (Негромко смеется, затем заходится кашлем, сотрясающим его тело, внезапно ослабевшим голосом). Мне что-то опять зябко, Кифа. Так словно сейчас зима, и с гор дует северный ветер… Ты ведь не станешь меня больше бить, Кифа?.. Не надо. Потому что самые страшные демоны прячутся так далеко, что их не может достать никто, кроме одного только Божественного огня… (Медленно опускается на циновку и, накрывшись овечьей шкурой, бормочет едва слышно). Иди, иди, я, может быть, немного посплю…
Петр (садясь рядом с Павлом): Я посижу с тобой немного.
Павел не отвечает. Пауза.
(Поправляя овечью шкуру, едва слышно) И все-таки, как же ты забыл, брат, что Тот, Кто выгнал пастись среди звезд Большую Медведицу, приходит к нам вовсе не с поучениями, на которые способна любая нянька, а в тишине своего молчании, от которого умолкают все человеческие разговоры и все слова кажутся ненужными и пустыми?.. Как же ты забыл, что Бог – это не Любовь, и не Огонь, и не Суд, а только молчание, которое – в дни печали, и в дни радости – оставляет человеку самому выбирать свой путь перед лицом этой тишины?..
Павел стонет во сне.
Да, да, брат… Нам надо только научиться молчать вместе с ним, потому что стоит нам открыть рот и заговорить, как оно немедленно исчезает и вместо него мы слышим только собственный голос, который лучше всякого грома и ветра забивает наши уши… Посмотри сам, брат. Что толку от того, что Павел будет без конца обличать Петра, а Петр обличать Павла, так словно истина это какая-то вещь, которую каждый норовит вырвать из рук другого?.. (Усмехаясь). Вот увидишь, лет через сто, когда все уже позабудут, что тут было на самом деле, наши имена станут путать и говорить, что Петр был во всем согласен с Павлом, а Павел с Петром, что они всегда жили душа в душу и даже умерли в один час,