собравшуюся вокруг какого-то человека, который стоит на коленях прямо в пыли, окруженный галдящим народом… (Глухо). Он весь кровоточит, этот несчастный, да так, что вся его одежда пропиталась кровью и сам он походит, скорее, на овцу, с которой только что содрали шкуру, чем на человека… А потом он упал и стал молча кататься по земле, потому что боль, которая терзала его, наверное, была просто невыносима, хотя еще невыносимее было то, что все, кто толпился вокруг него, хотели, чтобы он поскорее ушел отсюда прочь, потому что в их глазах он был нечист. Вот почему все эти люди, которые собрались вокруг, кричали, чтобы он поскорее убирался, тогда как он все медлил и медлил, ибо сама мысль об изгнании была в тысячу раз страшнее любой боли…
Отложив шитье, Павел молча и без выражения смотрит на Петра. Короткая пауза.
(Негромко). Прости меня, брат, но мне почему-то показалось, что будет правильно, если мы скажем тебе о том, что мы видели сегодня. А видели мы все, что этим человеком был ты… Я говорю, "видели", потому что кроме меня этот сон, к несчастью, приснился сегодняшней ночью еще Йоханану и Мальве.
Павел: Йоханану и Мальве? (Вновь откладывая шитье) Ты сказал, Йоханану и Мальве, Кифа? Тебе, Йоханану и Мальве вдруг приснился один и тот же сон, где я лежу окровавленный, а мои собратья гонят меня прочь и швыряют в меня грязью?.. (Негромко смеется). Мне кажется, что для того, чтобы растолковать этот сон тебе не требуется никаких особых усилий, Кифа. Достаточно было бы спросить Йоханана. Вот уж кто, должно быть, обрадовался, когда увидел во сне кровоточащего Павла. (Смеется сквозь зубы) Наверное, он и сам не отказал себе в удовольствии огреть меня палкой или швырнуть мне в глаза песком… (С ядовитой насмешкой, сквозь зубы). Впрочем, я его понимаю. Трудно любить того, кто мешает тебе уснуть и жужжит над ухом, как надоедливая муха. (Вздрагивает от начавшейся вдруг мелкой дрожи). Ты ведь тоже ненавидишь меня, верно? Вместе со всеми вашими братьями, которые считают Павла исчадьем ада, покушающимся отнять у них их Иисуса, так словно это какая-то вещь, которую можно отнять или присвоить? (Дрожа) Я ведь уже давно заметил, что они разговаривают со мной, словно я одержим слабоумием, хотя было бы гораздо лучше, если бы они посмотрели, чем они сами заняты здесь, в вашем хваленом Иерусалиме?.. Или они, в самом деле, думают, что он наказывал им строить дома или шить одежду для пресвитеров, или собираться, чтобы без конца вспоминать, что Господь говорил, когда был вместе с ними? (Издевательски смеется) Хорошее дело – собираться, чтобы вспоминать, что он говорил вам двадцать лет назад и не слышать того, что он говорит сейчас, когда время уже на исходе, и следующего дня уже может не быть!.. Лучше бы вы поучились у язычников, которые каждое утро просыпаются в ожидании его пришествия и ложатся спать, не надеясь дождаться следующего дня! (Сотрясаемый дрожью). Или у Павла… который за последние три года… не потратил на себя ни одной драхмы… и у которого нет не только смены одежды… но даже мешка, где ее можно было бы хранить… Или ты надеешься… что Господь придет к тем… кто одевается в льняные одежды и откладывает… деньги… на свое погребение?.. Тогда… боюсь… тебе… действительно… придется… долго ждать, Кифа… Долго… долго ждать…
Петр: Постой, постой, брат… Ты весь дрожишь… Может тебе лучше лечь?
Павел: Пустое… Сейчас это пройдет.
Петр: Я принесу воды
Павел (быстро) Нет!.. Останься… (Стуча зубами). В конце концов, это всего лишь глупый приступ, который посылают нам небеса, чтобы мы не слишком заносились. Он похож на обыкновенную лихорадку, от которой легко избавиться с помощью сушеного корня белого винограда… Вся беда в том, что когда это случается, мне начинает казаться, что у меня под ногами открывается бездна, в которую сейчас провалится весь мир. (Глухо). Мне, наверное, не следовало говорить тебе это, Кифа…
Петр: Это всего лишь болезнь, брат. Тут нечего стыдиться.
Павел (сотрясаемый дрожью): Да, Кифа. Всего лишь болезнь, которая делает тебя ничтожным, как пылинка и бросает в колодец, у которого нет дна… (Стыдясь своей слабости). Если можешь, то дай мне руку…
Подойдя, Петр протягивает Павлу руку.
(Почти с ужасом). Держи меня, Кифа. Не дай мне упасть…
Не отпуская руку Павла, Петр опускается на скамейку. Небольшая пауза.
(Преодолевая дрожь, издалека). Иногда мне тоже кажется, что все, что я делаю – это борюсь сам с собой. С тем Павлом, который жил когда-то в Тарсе, в квартале горшечников, у Южных ворот, возле старой синагоги. С Павлом, который так хорошо знал Тору, что мог без запинки прочитать наизусть любое место, когда приходил его черед читать. Который ни разу не нарушил ни одного требования Закона, потому что никого не любил так сильно, как Того, Кто вывел его народ из египетского плена… Иногда мне кажется, что Он и сейчас зовет меня вернуться и подняться по ступенькам храма, чтобы обнять меня… (Дрожа). Думаешь, я не знаю, о какой крови ты говоришь, Кифа?.. Той, что приснилась тебе и Йоханану?.. Ты ведь и сам это знаешь, Кифа… (Быстро, не давая Петру ответить). Только молчи, молчи и не говори ничего, если не хочешь, чтобы у меня раскололась голова… (Глухо). Кровь, которая льется, когда режут по живой плоти и которая вопиет к небу, потому что даже Сам Всемогущий не знает, как безболезненно отделить Павла от его народа… (Быстро). Молчи, молчи, если не хочешь, чтобы мы упали с тобою вместе в эту бездну, так что не останется и следа…
Петр с состраданием смотрит на Павла, который какое-то время бормочет что-то и едва слышно стонет, раскачиваясь. Небольшая пауза.
(Негромко) Или ты думаешь, что мне никогда не снятся сны, Кифа? Или что я потерял память и позабыл, как звали моих родителей и как выглядел дом, в котором я родился?.. Ты думаешь, легко мне помнить лица моих братьев и сестер, которые отказались от меня и прокляли саму память обо мне?.. Анна, Рувим, Мариам, Йегуда, Двора… Или ты думаешь – я забыл, как мы ездили в Иерусалим, и как светилась под носом корабля вода и скрипела палуба? Как мы ночевали на расстоянии двух часов пути от Иерусалима, и Йегуду укусила змея, так что мы вынуждены были выхаживать его и поэтому опоздали на Песах?.. Как отец помогал мне подняться по ступеням Храма, которые казались мне тогда огромными, словно созданными для каких-то великанов, и как гудело и трещало во дворе