свете, что мне пришлось надеть черные очки, потому что иногда этот небесный свет бывает просто невыносим для моих человеческих глаз. Но это, в конце концов, не так уж и страшно. Верно, Йонас?
Йонас: Конечно, учитель…
Йонатан (неожиданно привстав, тревожным шепотом): Павел, Павел!.. (Протягивает руку в сторону двери). Сестра Ребекка… Я вижу, как она идет по коридору…
Павел: Ребекка?.. Ты уверен?
Йонатан (напряженно): Она идет по коридору… по коридору… Уже совсем близко. Мне кажется, она идет к нам. (Смолкает, вглядываясь в видимое только ему одному пространство).
Короткая пауза. Все смотрят на Йонатана.
Разве ты ее не видишь, учитель?
Павел (быстро поднимаясь на ноги): Пойдемте… Йонас, Йорген… Да, вставайте же, вставайте!..
Йонас и Йорген быстро поднимаются с пола.
Возьмите Йорка… Быстрее, быстрее!.. Идите к себе!..
Подхватив Йорка, Йонас торопливо исчезает с ним за дверью своей палаты. Вслед за ними скрывается в своей палате Йорген.
Павел (громким шепотом, вслед исчезнувшим Йонасу и Йоргену): И помните, помните, о чем мы с вами сегодня говорили!.. (Исчезает).
Йонатан (громким шепотом): Она уже близко!.. (Остановившись на пороге своей палаты, едва слышно). За дверью. (Исчезает).
Почти сразу же вслед за этим бесшумно открывается дверь, пропустив сестру Ребекку. Легко звеня ключами, она не спеша проходит по сцене, заглядывая через стекла дверей в палаты, затем возвращается и садится за стол, положив перед собой какие-то бумаги.
Долгая пауза, наполненная сумраком, тишиной и едва слышным шелестом переворачиваемых страниц.
Наконец свет медленно гаснет, погружая сцену во мрак.
Картина четвертая
Иерусалим. Комната Павла. Сцена вновь залита ярким светом, который не то действительно падает с неба, не то символизирует внутреннее состояние души Павла, переставшего различать все краски мира и чувствовать его плотность.
На циновке, лежащей на полу, сидит Павел. Руки его бессильно опущены, лицо поднято к небу, глаза закрыты. На его коленях – разложенная туника, которую он незадолго до этого зашивал.
Бесшумно ступая, в помещении появляется Петр. Какое-то время он смотрит на сидящего, затем молча опускается на одну из низеньких скамеечек, возле стены. Долгая пауза, в завершение которой Павел открывает глаза и слегка повернув голову, какое-то время смотрит на сидящего Петра.
Петр: Прости, если помешал тебе, брат… Йоханан сказал, что ты давно ничего не ел… Что скажешь насчет бобовых лепешек?.. Иногда стоит съесть небольшой кусочек, даже если не чувствуешь голода.
Не отвечая, Павел принимается за штопку. Долгая напряженная пауза. Павел шьет.
(С горечью). Неужели мы, в самом деле, не можем жить в мире, брат?.. Разве не следует нам держаться вместе, неся чужие немощи, как это требует от нас заповедь любви?.. Посмотри, – ты набросился на Иакова, оскорбил старшего Йоханана, довел до слез Мальву, высмеял Феста так, словно все они тебе не братья, а твои злейшие враги…
Павел (не отрываясь от штопки): Если ты пришел, чтобы оправдать грубости Йоханана и Феста, Кифа, то это совершенно лишнее. Все видели, что они первыми набросились на меня, стоило мне только открыть рот… (С раздражением). Словно базарные торговки, не выслушав и четверти того, что я собирался им сказать…
Петр: Но ты говорил ужасные вещи, брат.
Павел (оторвавшись от штопки, ядовито): Уж не такие ли, что они давно уже сбились с пути и идут, блуждая в темноте, не в ту сторону?.. Неужели, ты, действительно, думаешь, что это говорил какой-то Павел, Кифа? Как бы он, по-твоему, осмелился вдруг говорить такие вещи, этот навозный жук, этот грязный глиняный горшок с нечистотами, если бы эти слова не вкладывал в его сердце сам Господь?..
Петр молчит.
(Перекусив нить и расправив в воздухе ткань). Видишь?.. (Негромко смеется). Готов побиться об заклад, что ты не найдешь, где здесь была прореха, даже если подойдешь совсем близко. (Любуясь тканью) Мне кажется, я мог бы стать искусным штопальщиком и зарабатывать этим много денег, вместо того, чтобы заниматься тем неблагодарным делом, к которому призвал меня милосердный Господь… Ты ведь, кажется, тоже прекрасный штопальщик, Кифа?.. И, наверное, мог бы и меня легко научить секретам своего искусства, если бы только захотел?
Петр молчит. Короткая пауза.
(С деланным изумлением). Как?.. Ты никогда не брал в руки иглу и не смог бы заштопать даже маленькую прореху?.. Почему же ты тогда удивляешься, что одному Господь открывает больше, а другому меньше? Что тому Он дает знать тайны неба, а у другого отнимает даже то, что тот знал прежде? Этого научает искусно владеть иглой, а другого оставляет до поры щеголять своим богатством и без стеснения ходить в расшитых одеждах?.. Разве это не так же справедливо, Кифа, как и то, что одних ждет впереди райская прохлада, а других адский огонь?
Петр молчит. Какое-то время Павел штопает, наконец, оставив шитье, опускает на колени руки и неподвижно застывает, глядя перед собой. Пауза.
(Глухо). Мне душно здесь, Кифа… Ах, если бы ты только знал, как мне душно среди этих камней и этих слов, которые вы не устаете громоздить друг на друга вместе с Йохананом и Иаковом… Как будто все они сейчас поднимутся и навалятся на тебя, чтобы завалить, раздавить, задушить… Здесь давит даже небо. А я хочу вернуться в Вифинию, где такой простор, что кружится голова, и кажется, что ты летишь над землей, как свободная птица. (Неожиданно мягко, почти мечтательно). Знаешь, когда идешь по дороге из Антиохии в Ефес, то чудится, будто сам Господь идет рядом с тобой, потому что ему, конечно, больше пристал этот простор и это бескрайнее небо, чем все эти узкие улочки и каменные дворы вашего Иерусалима. Кажется, что даже кошки ходят здесь, опустив голову, что уж тогда говорить про людей. (Вновь возвращаясь к штопке, ворчливо). Только не говори мне, пожалуйста, что человек сам носит в своем сердце тесноту или простор, потому что, помнится, мне это уже говорил кто-то из вас, вот только не помню кто. Быть может, это был даже ты, Кифа, ведь ты же любишь повторять вещи, которые известны всем.
Петр (поднимаясь со скамьи): Боюсь, что сегодня, брат, мне как раз представилась возможность сказать тебе то, что я еще не говорил.
Небольшая пауза. Оторвавшись от штопки, Павел молча смотрит на Петра.
(Негромко). Странный сон приснился мне сегодня под утро, брат. О нем я хотел рассказать тебе… Ты ведь не прогонишь меня, потому что я беспокою тебя такими пустяками?
Павел: А я и не знал, что ты придаешь значение сновидениям, Кифа… (Возвращаясь к штопке, насмешливо). Что ж, рассказывай, рассказывай свой сон. Или мы с тобой не умелые отгадчики? Разгадываем тайны небес, так почему бы нам не разгадать заодно и твое сновидение?
Петр: Тогда представь себе базарную площадь, брат. (Медленно идет по сцене). Представь себе толпу,