другой подходящей дороги не было.
– Ты потрясающая женщина, Това. Ты в курсе?
Това не знает, что ответить, поэтому просто протягивает стопку купюр, чтобы заплатить за продукты. Но дома, намазывая масло на хлебец и нарезая одно-единственное зеленое яблоко, она прокручивает в голове его слова.
* * *
Това встречается с Джессикой Снелл в адвокатской конторе в Элланде в среду в одиннадцать утра, как они и договорились, чтобы подписать все необходимые бумаги.
Документы, оказывается, еще не совсем готовы. Тугой узел в груди Товы на мгновение ослабевает при мысли о том, что ей, возможно, не придется делать этого сегодня. Но это просто сбой копировального аппарата, который задержит процесс всего на несколько минут. Администратор приносит глубочайшие извинения за эту заминку и предлагает Джессике и Тове кофе; Джессика отказывается, но Това с радостью соглашается. Кофе водянистый, а у бумажного стаканчика восковой привкус, но Това все равно пьет маленькими глотками. Пока они ждут в небольшом конференц-зале, Джессика подробнее рассказывает о покупателях, хотя не то чтобы Това просила делиться с ней этой информацией. Это семья из Техаса. Трое детей. Мужа перевели сюда по работе, и этим летом они с женой отправились в поездку по окрестностям, чтобы посмотреть недвижимость. Они влюбились в дом Товы. Вид, архитектура. Они сказали, что хоть и будут кое-что обновлять, но в доме отличный костяк.
– Моему отцу было бы приятно это услышать, – вежливо говорит Това.
Наконец-то приносят документы. Женщина в слаксах и блузке цвета дыни садится рядом с Товой и показывает ей, где поставить подпись. Ручка Товы царапает по бумаге, когда она расписывается.
– Покупатели очень благодарны за вашу готовность быстро закрыть сделку, – говорит Джессика. – Их агент хотел, чтобы я передала это вам.
– Пожалуйста, – говорит Това. Быстрое закрытие сделки удобно ей самой. Зачем затягивать? Техасцы тоже проявили любезность, отложив передачу ключей на пару дней, которые потребуются, чтобы ей было где жить до отъезда в “Чартер-Виллидж”.
– И это не совсем обычно, но еще они отметили, что их потрясла феноменальная чистота и порядок в доме, – говорит Джессика с искренней улыбкой. – Их агент сказал мне, что, по словам жены, дом выглядел как на картинке из журнала. Я подумала, что вы, наверное, будете рады это слышать.
Това издает тихий смешок.
– Я уверена, вы знаете, что уж кто-кто, а я большая любительница чистоты и порядка.
– Все в Соуэлл-Бэй это знают. Нам будет вас не хватать, Това.
С улыбкой и поздравлениями женщина в блузке цвета дыни пожимает ей руку, а потом и Джессика Снелл тоже. Тове никогда не нравилось пожимать руки – ну, во всяком случае, людям. Осьминоги – это совсем другая история. Но она отвечает на рукопожатия.
Итак, дело сделано.
* * *
Позже в тот же день Това решает подняться на чердак, к стопкам постельного белья и фотографий, к которым никто не прикасался с обеда Мэри Энн. Сейчас самое время покончить с этим.
Стропила под потолком светятся в лучах послеполуденного солнца. Това ложится на спину между горами вещей и смотрит на балки, как делала это подростком. Как будто дом – это огромное деревянное чудовище, а она видит изнутри его грудную клетку. У него действительно отличный костяк, и он станет хорошим домом для новых жителей. Для этой семьи из Техаса. Для их троих малышей.
Станет ли чердак игровой комнатой для детей? Това надеется на это. Она представляет трех счастливых братьев и сестер, которые смеются вместе под этими стропилами и разговаривают друг с другом тоненькими голосками с техасским акцентом. Возможно, детей будет больше, возможно, родители захотят еще, и семья будет расти, заполняя дом до отказа, как в несбывшейся мечте Итана. Родители состарятся на вершине этой семейной горы, которую сами воздвигли, и даже если какие-то ее куски время от времени будут откалываться, гора все равно устоит.
Им не придется упаковывать кухонные полотенца в одиночку.
Она делает глубокий вдох и садится. “Хватит”, – говорит она вслух. Достаточно того, что она позволила одной-единственной летней ночи восемьдесят девятого года определить всю ее жизнь. Хватит искать ответы, которых больше не существует. Хватит жить в этом доме, с этими призраками. “Чартер-Виллидж” станет новым началом.
В течение следующих двух часов она упаковывает оставшиеся полотенца, простыни и прочие пожитки. В коробку с книгами, которые она хочет оставить себе, – заполненной только наполовину, чтобы не была слишком тяжелой, – она кладет выпускной альбом средней школы Соуэлл-Бэй, где впервые нашла Дафну Кассмор.
Она помнит улыбающуюся девушку на фотографии, которая теперь спрятана между страницами тяжелой книги. Была ли безнадежной попытка ее отыскать? Возможно. Но разве Това могла не попытаться? Где бы и кем бы она ни была, Дафна Кассмор – последний человек, который видел Эрика живым. Това теперь всегда будет искать в толпе лица, хоть немного похожие на ту фотографию в альбоме.
За панорамным окном безупречно голубое небо возвышается над водой, которая мерцает мягкой рябью, когда скоростной катер, пересекая залив, оставляет за собой клинообразный след. Как странно будет жить в “Чартер-Виллидж”, в нескольких милях от берега. Как странно просыпаться утром и не видеть воды.
– Хотела бы я, чтобы ты мог мне все рассказать, – говорит она заливу. Она всегда будет этого хотеть. Но даже знание того, что произошло той ночью, не может вернуть его обратно. Ничто не может.
Она закрывает клапаны коробки и заклеивает ее скотчем.
Большая смелая ложь
В финале концерта “Мотыльковая колбаса” всегда исполняла одни и те же несколько композиций. Кэмерон наигрывает на своем “Фендере” вступительные аккорды последней песни, и хотя гитара не подключена к сети, звук наполняет всю маленькую гостиную Итана, где Кэмерон растянулся на диване и ждет, пока внизу высохнет его одежда. В конце концов, сегодня среда, а Това всегда твердит, что среда – день стирки. По-видимому, это впечаталось в мозг Кэмерона, потому что первое, что он сделал, не задумываясь, как только проснулся сегодня утром, – это собрал грязную одежду с пола кемпера, взял большой флакон контрафактного “Тайда” и направился в прачечную в подвале Итана.
Эффектным жестом он берет один из самых сложных аккордов. Ух, получается. Этим летом он почти не играл, и грубые металлические струны больно врезаются в нежные подушечки пальцев. Но это приятная боль.
Зевая, он кладет гитару между двумя бугристыми диванными подушками, зачерпывает хлопья из миски на столике и вытирает молоко с подбородка тыльной стороной ладони, а потом встает и неторопливо подходит к окну. Отсюда кемпер выглядит каким-то грязноватым, в солнечных лучах заметно, что лобовое