Читать интересную книгу Приговорённые к счастью - Сергей Матвиенко

В тот вечер я его и охмурила, – хитро улыбнулась Мари.

Бальтазару никогда не нравилось выслушивать ветреные любовные признания дочери о новых кавалерах, но он любил дочь всем сердцем и даже брови не нахмурил, во всяком случае так ему показалось.

Он вытащил из кармана запечатанный пакет:

– Это для мамы. Передай через пару дней, не раньше, и лично в руки. На словах скажи, что я приношу извинения за свой проступок. Не спрашивай! – отмахнулся Бальтазар, упреждая встревожившуюся Мари. – Рассказывать не буду. Она сама и расскажет, это уж точно. Одно прошу: не торопись передавать конверт. Дня через два, может, три, не раньше. Она остынет. А я ещё обдумаю раз-другой, может, и обратно заберу, – сказал он вполголоса и на всякий случай добавил: – Конверт запечатан моей личной печатью на её имя. Пусть она его вскрывает. Защита несложная: от хороших людей.

– Очень надо подглядывать, – обиделась Мари. – Мне, может, и любопытно, но три дня стерпела бы.

– Извини, доченька, – Бальтазар подался к ней и поцеловал в щёку.

Она похлопала на отца глазами и крепко к нему прижалась.

– Вот и справился. Боялся, не решусь… – сказал Бальтазар и отстранился. – Мне пора, я к Диме в гости. Да, а тебя пригласили?

– И меня, и Лёву! Диму потеряли, Диму нашли, обязательные торжества. Лёва в раздумьях, говорит, опять свиные шкварки подавать будут, боится не удержаться. Он у нас на грибах да капусте, наивный. Но я его уговорю. Хотя, может, мы и не придём. Может, нам некогда, – хихикнула Мари.

На прощание она чмокнула отца в щёку. Уходя, он ещё раз обернулся и помахал ей рукой. Как же здорово, когда легко на сердце…

Его постоянно изумляла и радовала великая сила родственной связи между ними. Вот любила Мари своего мужа больше жизни (Бальтазар хорошо это помнил), а здесь они прожили парой всего-то лет пятьдесят. А отца, пусть и приёмного, она любила всегда и вряд ли когда разлюбит. Понятно, что он заслужил эту любовь, так сказать, воспользовался детской доверчивостью и втесался, впечатался в маленький мирок юной податливой души. Та выросла, изменилась, но сохранила самые свежие, самые вкусные воспоминания босоногого детства и вместе с ними дочернюю любовь к нему, естественную по своей природе и ни разу не подвергшуюся испытаниям.

Бальтазар мог себе представить, что когда-нибудь разлюбит свою Елизавету. Совсем, окончательно… Хотя нет, не мог он такого представить. Но ведь как пылко он любил когда-то Эйхну, а теперь они «друзья по переписке». Да, бывает приятно думать о ней, вспоминать, что было, но… Или, к примеру, память о матери была так свежа, словно его долгой жизни и не было. Будто он всё ещё несмышлёный мальчишка, который до слёз будет спорить с товарищами, что его мать красивее всех и уж точно добрее и умнее, искренне удивляясь чужому несогласию. Лучшая мама в мире. А они завистники его детского счастья, не иначе.

Вспомнив маму – молодую, державшую его на руках, нянчившуюся с ним на коленях, ласкавшую его добрым взглядом, – он погрустнел. Когда-то Мари не испытывала к своей родной матери других чувств, кроме как необременительного любопытства. Было что-то когда-то – и прошло. Разлучили их в её младенчестве. И если бы он не настоял: «Ты у неё в долгу, она тебя носила под сердцем, рожала в муках и выкармливала…» Мари взяла себе труд, припомнила хорошенько тот год и воспылала к матери ответной любовью. Как они были счастливы, порешив вернуть себе одного и того же любимого человека!

Знал бы он, чем это обернётся. Быть может, никогда… Хотя кому он врёт? Человек, всё ещё хранивший надежду вернуть себе расположение Елизаветы. Он постарается, у него всё получится. Как же…

Глава 21. Её хахаль Зогх

Бальтазар не торопился окунуться в омут веселья и беззаботного кутежа. Опоздает – ну и ладно. Мрачное и тягостное ощущение неудачи (да что там – полного разгрома!) замедляло его шаг. Им овладела полная безысходность – так зачем и куда спешить, не опаздывать? Обстоятельства сами приволокут, куда им нужно. И он просто плёлся, безвольно перебирая тяжёлыми ногами, вместо того чтобы побежать, помчаться, прыгнуть и вспорхнуть над их чудесным миром. Встать на воздушную трассу, закладывать виражи и смеяться, наслаждаясь свободой и полётом, обозревать окрестности внизу, вверху и повсюду, простёртые в далёкие прозрачные дали. Не хотелось ему и по-деловому быстро, сберегая время, в один миг перескочить к порогу чужого дома. Ничего ему не хотелось.

Но павший в пучину неустройства дух не помешал сыщику почуять незаметную слежку, чей-то пристальный взгляд. Ничего явно подозрительного, лишь едва ощутимый зуд от чужого настырного внимания, задевшего оповещательные колокольчики на самых краях сознания. Беспокойное предчувствие, будто кто-то вот-вот цапнет тебя со спины за плечо, а обернись как бы ненароком – никого и нет.

Тревога росла. Пройдясь назад по свежим следам воспоминаний, он решил, что слежка велась от самого его дома. Некая фигура мелькала то здесь, то там. Исключительно удачное совпадение для случайных встреч. Скрываясь за спешащим многолюдьем, эта фигура шла тем же медленным ходом, блуждая вокруг Бальтазара, словно привязавшаяся броуновская частица.

Завернув за угол огромного здания музея современных искусств, Бальтазар сошёл с дороги на тропинку, ведущую к зарослям, загораживающим малоизвестный переход в одну дикую дубраву. Подальше, в безлюдное место. Не торопясь, дошёл до кустов и ещё немного подождал, для чего бесцельно рассматривал сломанный им же указатель, повернув его в правильную сторону. Затем раздвинул буйно разросшуюся зелень, скрывавшую сводчатый проход из толстых переплетённых ветвей, и шагнул внутрь. А вот и дверь. Он открыл вход и заглянул – дикий парк был на месте.

Здесь под плотной листвой исполинских деревьев царили сумрак и прохлада. В высоких кронах играло солнце и щебетали птицы. Воздух был чист. Редкие солнечные лучи косо упирались в разбросанные по земле золотистые пятна. Где-то застучал дятел, затем загукала кукушка. Тишина и покой. От входа начиналась тропинка, бежавшая вглубь густой и мрачной чащобы. Оттуда сквозило сыростью, запахом прелых листьев и трухлявых пней. На тропинку из кустов высунул свой пятачок кабан; увидев гостя, хрюкнул и скрылся под треск ломаемых веток.

Перешагнув порог, Бальтазар прикрыл за собой дверь, но неплотно, оставив переход открытым. Сорвавшись с места, он добежал до первого дерева по тропинке, свернул с неё и спрятался за необъятно широким стволом старого дуба, вспугнув с насиженных мест пару птичек. Прислонившись спиной к грубой шершавой коре, Бальтазар перевёл дыхание. Успокоившись, он обнажил клинок. Оружие тяготило руку. Не приведи господи лишить кого-либо жизни, даже