Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

попадалось, и тогда он стал считать упавшие под его ноги листья: раз, два, три… три, четыре, пять… Занятия в училище начинались на второй неделе сентября, педсовет подводил итог творческим экзаменам, проходившим еще в июле, составлялись окончательные списки групп, и нужно было распределить педагогов, вернувшихся из отпусков, по классам и по студентам, ну и составить расписание. Надо, надо возвращаться к привычной жизни, к музыке, к Амадеусу, и даже не ради Серафимы, хотя и для нее тоже, но для самого себя.

Лиза, Лиза, Лиза…

Севка подошел к киоску на углу Беговой, чтобы купить свежих газет – Теплев попросил «Правду» и «Труд» – и, впервые обратив внимание на название улицы, подумал: «Странно, а ведь когда-то здесь, в Песчанске, были настоящие скачки, со стадионом, с лошадьми, с эхом от глухих звуков гонга, со ставками, которые народ, толкаясь в кассах и судорожно слюнявя купюры, делал на своих фаворитов, и был тогда разгар НЭПа, о котором учили в школе». Да, если хорошенько подумать, он и сейчас преспокойненько и закулисно процветал в этом затерявшемся на южных холмах городке. Все так же крутились вокруг ювелирных скупщики золота, маленькие частные конторки типа пошивочных мастерских и фотографий ловко подделывались под государственные, на торговых ярмарках расплодились посредники, которые только пудрили мозги доверчивым покупателям, а сами прикарманивали большую часть дохода от продаж и перекупки всякой всячины.

Только вот бега запретили. На деньги советский народ не имел права играть. А вот он, Севка, играет. И Студебекер – тоже играет, и Петя Травкин, и Сеня Векслер, и Леня с Игорем. Так что НЭП – он не умер, он живет. Может, тогда они все – это никакой не советский народ, а злостные прощелыги? «Да нет же, какой же я прощелыга, – думал Севка, покупая „Правду“ и „Труд“ и продолжая двигаться вдоль Беговой. – Я рабочий класс, вот кто я, котлы чищу. Мной страна должна гордиться. И скоро разряд повысят. Значит, что-то тут не складывается. И кто сказал, что играть на деньги – позорить страну? Те, у кого их и так было слишком много? И они не хотели, чтобы деньги были у всех? Интересная картина получается… То нельзя, это нельзя, а кому-то – можно?»

Улица долго вилась неровной, заковыристой лентой, иногда уходила вбок, потом выпрямлялась, и тут же скособочивалась, услужливо выгибаясь возле автобусных остановок, снова выравнивалась, суетилась, шумела, пропадала в слегка пожелтевших кустах жимолости и бересклета с ало-розовыми каплями мелких цветков, а потом как-то внезапно стихла, сникла, опустела, сузилась, запахла лебедой и полынью и, как вкопанная, резко уперлась в неухоженный покосившийся дом, стоявший на высоком бугре, за которым внизу подобием провинциального греческого амфитеатра открывалось заброшенное футбольное поле, но без ворот, со сломанными, когда-то синими, а теперь вылинявшими скамейками для зрителей, вкруговую огибающими периметр чуть удлиненного по бокам кольца. Поле густо заросло осотом, чертополохом и пастушьей сумкой, на обочине возвышалась куча строительного мусора, а с противоположной стороны, на самом краю, за которым шла жидкая лесополоса, мирно жевала траву большая серая коза. Как водится, сей рустический пейзаж навевал как умиротворение, так и тоску.

Севка спустился с пригорка вниз по пыльной, крутой дорожке, прошелся вдоль верхнего ряда скамеек, спотыкаясь о тут и там разбросанные камни и куски дерева с гвоздями в тех местах, где скамейки зияли вырванными с мясом планками, и два раза больно ушиб ногу.

«Ух ты, черт! – Он сел. И тут его осенило: – Так вот же он. Стадион. Беговой стадион. „Клуб Ос-в-а-ма“, – прочитал Севка практически полностью стертую надпись кирпичного цвета на одной из скамеек, кое-как намазанную поверх синей краски большой малярной кистью. – Ос-ва-ма? Клуб Ос-ва-ма, что же это могло значить? А! Осоавиахима! Конечно, клуб Осоавиахима». Он уже слышал это слово раньше, только не очень понимал, что оно значит. Вот и за жидким леском руины от конезавода, надо полагать, виднеются. Никого вокруг. Тихо. Воробьи по скамейкам прыгают.

Про бега он от Серафимы слышал и от Теплева. Сначала запретили денежные ставки делать, просто соревнования проводили, вроде прижилось, но потом как-то все завяло, заглохло, лошадей нечем было кормить, и в сороковом конезавод закрыли. Почти двадцать лет прошло. Все разрушено. Жаль. Севка представил себе, как тут было шумно в дни забегов – суета, оживление, музыка, идет бойкая распродажа билетов, ситро льется рекой, в конюшнях пыхтят и нервно переступают с ноги на ногу породистые скакуны, трясут гривами и косят огромными прелестными глазами в густых ресницах-щеточках на осанистых жокеев.

Он зажмурился и представил себя там – на бегах. Он сидит на переднем ряду. Вот звенит гонг, падают заслонки на дорожках, лошади срываются с места, и вихри пыли, затаенное дыхание публики, и топот копыт создают какой-то большой, движущийся по кругу, напряженный, как вытянутая струна, представляющий собой единое целое, живой организм. Звук, движение, страх, импульс, гулкий, порывистый ритм – все вместе сливается, как биение сердца, в один сумасшедший миг ожидания чуда. И потом – либо триумф, либо разочарование и опять надежда на удачу. Да, для страсти игрока здесь, конечно, большее раздолье, чем в картах. Риск, неизвестность, азарт, умение предвидеть то, что в принципе предвидеть невозможно, иллюзия полного управления лошадью как частью неподвластной природной стихии, и оттого – еще больший азарт, предвкушение торжества, и тогда – кипят мозги, а грудь когтят нервные спазмы.

Кто-то кашлянул. Севка открыл глаза. Через несколько рядов от него, на одной из нижних скамеек сидел неопределенного возраста человек с зачесанными назад волнистыми волосами. Он выглядел странновато – в черных круглых очках, в старомодных штиблетах с кнопками на боку, в бирюзовой жилетке, из одного кармана которой висела цепочка от часов, и, даже несмотря на черные очки, почему-то было ясно, что он «после вчерашнего» – лицо его выглядело одутловатым и изрядно помятым. Он сидел на скамейке нога на ногу и внимательно смотрел на пустые беговые дорожки стадиона, как будто на них не торчали кусты чертополоха, а и сейчас неслись на лошадях неукротимые жокеи. «Откуда он здесь взялся? – подумал Севка и смутился. – Неужели я не заметил, как задремал, думая о скачках?» Севка встал и повернул было назад, пошел по узкой тропинке между рядами, но остановился и подумал, что это все-таки будет невежливо. Не зная, как начать беседу, он тоже кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

– Похоже, тут ничего не осталось… от былого великолепия? – спросил он, имея в виду бега.

Незнакомец слегка повернулся к Севке и опустил голову так, чтобы