Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Как ни муторно было Князеву выслушивать четвертьчасовую нотацию, как ни пытался он сохранить покаянную мину – в этом месте не мог не улыбнуться.

– Не надо милиции. Я знаю, где снимки.

– Где?

– У вас.

Арсентьев с интересом поглядел на него.

– У меня, значит?

– У вас.

– Значит, вы считаете, что это я открыл вашу камералку, взял снимки и теперь инкриминирую вам пропажу?

– Больше некому.

– Логично. – Арсентьев глядел на Князева уже по-другому, жестко. – Куи продэст? Кому это выгодно? Логично вы рассудили. Но я к этой пропаже непричастен. Если бы я знал, кто это сделал, я немедленно сообщил бы прокурору, можете не сомневаться. А что касается выгоды… Вы, конечно, решили, что я вам мщу. Мелко плаваете, Андрей Александрович! Мне, правда, надоела ваша строптивость, эти ваши булавочные уколы. Но сводить с вами счеты – до этого я никогда не снизойду. Слишком много других дел, поважнее. И прошу вас не путать, не мешать, как говорится, кислое с пресным. Речь идет не о симпатиях и антипатиях, а о производственной дисциплине. Я к вам давно присматривался и был уверен, что когда-нибудь ваше разгильдяйство вам боком выйдет. Так и случилось.

– Не было разгильдяйства, Николай Васильевич! Была досадная оплошность, а какая-то сволочь этим воспользовалась. Такое с каждым могло случиться.

– Но случилось с вами, и наказывать я буду вас. За все сразу, по совокупности, как говорят юристы.

Он умолк и глядел на Князева. Многое можно было прочесть в его взгляде: гнев, отчужденность, презрение, тайное злорадство. И любопытство. Дескать, ну, что скажешь? Как будешь просить за себя, какими словами и с каким выражением?

– Наказывайте, – сказал Князев и встал, направился к выходу.

– Подождите, – сказал Арсентьев, – вернитесь. Разговор еще не окончен. Сядьте.

Князев вернулся на прежнее Место. Вынул сигарету.

– У меня не курят, – сказал Арсентьев. – Так вот. Знаете, к чему весь этот разговор? Чтобы вы поняли, почему я вынужден… – Он начал делать паузы. – В разгар организационной кампании… ставить вопрос… о понижении в должности начальника поисковой партии..

Князев ошеломленно взглянул на Арсентьева. Вот что задумал Николай Васильевич, вон какую меру назначил…

– Как это? – тихо произнес он. – За что же это? А как же работа? И вообще, как это все… – Он никак не мог собраться с Мыслями. – Да нет, Николай Васильевич! – У Князева вырвался нервный смешок. – Нет такого наказания. Никто не погиб, никакого несчастного случая не произошло, с планом все пока идет нормально… Не-ет, так нельзя…

– Можно! – самоуверенно, властно перебил Арсентьев. – Вы забываете свои прошлые грехи, вы все время их забываете! От вас я требовал одного: дисциплины! Полного и безоговорочного повиновения, полной подотчетности по всем хозяйственным и организационным вопросам!

– Так не получится у меня – чужим умом жить… Должна же быть какая-то свободная инициатива. В рамках, конечно, но своя…

– Вы слишком широко понимаете эту свободу и эти рамки. Вас еще объезжать надо, как коня-трехлетку! Узда вам нужна, шоры и шпоры. И плеточка!

– Из-под плеточки, Николай Васильевич, много не наработаешь. Мы даже дисциплину с вами по-разному понимаем. Вам не дисциплина нужна, а слепое повиновение, чтобы от и до. Не смогу я так.

– Сможете! Я вам помогу. Вот переведу вас в техники, врио назначу Афонина, а вы будете ему подсказывать – в ваших же интересах, чтобы потом все принять на ходу. А он будет мне докладывать о ходе работ и о вашем поведении…

Арсентьев еще что-то говорил, но Князев не слышал его – ловил за спиной шепоток экспедиционных кумушек, насмешливые, соболезнующие и недоуменные взгляды, представил, как Афонин будет подписывать в радиограммах его распоряжения Матусевичу, предварительно согласовав их с Арсентьевым, как, пряча в глазах ехидство, будет разговаривать с ним… Мертвый лев.

– Нет, – сказал он. – Ничего у вас с этой дрессировкой не получится. Чем так – так лучше никак.

– А я вот сделаю именно так! – затряс Арсентьев щеками. – Именно так. И попробуйте мне не подчиниться!

Князев подождал, пока он кончит кричать, сосчитал про себя до десяти, потом еще раз до десяти.

– Что ж, Николай Васильевич. Хозяин – барин.

Стараясь унять дрожь в пальцах, он сунул сигарету в рот, прикурил, выпустил на середину кабинета облачко дыма. Потом вышел.

Арсентьев тихо выругался ему вслед, несколько раз энергично ткнул воздух тугими кулаками, по законам медицины давая выход эмоциональной перегрузке.

Отдышался, выпил воды. Вытряхнул из стеклянной трубочки таблетку валидола, сунул ее под язык и болезненно сморщился. Минуту сидел неподвижно, прислушиваясь к себе, затем взглянул на часы и вонзил палец в звонок. Вошла секретарша. Ворочая под языком таблетку, Арсентьев невнятно сказал:

– В половине четвертого – расширенное заседание разведкома.

Князев запахнул на груди шарф, прижал его подбородком, снял с вешалки и надел свою меховушку, шапку – все это молча, быстро, ни на кого не глядя. Ребята тоже молчали, повернув к нему лица, не решались ни о чем спрашивать.

Одевшись, Князев подошел к Афонину, за кончик шнурка подержал перед его лицом печатку, разжал пальцы. Печатка мягко стукнулась о бумаги на столе.

Заседание разведкома длилось недолго. Арсентьев говорил напористо, гневно и потому убедительно. Закончил словами:

– На примере Андрея Александровича мы научим и других камеральщиков бережно относиться к закрытым материалам.

Спросили:

– На какой срок вы его в техники переводите?

– Пока не приучится к дисциплине и порядку, – ответил Арсентьев.

Активно возражать пытался только и. о. главного геолога Нургис, но он был слишком мягкотел, чтобы всерьез противостоять натиску начальника экспедиции. Николай Васильевич на него прикрикнул, и Нургис обиделся, замолчал.

Приказ утвердили и разошлись, избегая глядеть друг на друга.

Недобрые вести разносятся быстро. Спустя полчаса уже вся контора знала о пропаже и о приказе. Не верили, не хотели верить, шли за подтверждениями в князевскую камералку, а там – будто покойник в доме. Хозяева устали повторять одно и то же.

С работы расходились притихшие, подавленные, и многие рылись в памяти, припоминая собственные грешки. Возмущаться начали дома или в узком кругу.

Сонюшкин сидел на кровати и вспоминал: – Йето… йето… таежные законы. Древняя заповедь: не твое – не тронь. Правило это освящено поколениями. Не тронь чужой добычи, чужого имущества. Недаром в старых поселениях и замков на дверях не было. Случалось, что кто-нибудь из пришлых начинал пакостить – сети у соседей проверять, капканы. Кара здесь одна – смерть. По закону тайги. И справедливо. И сейчас еще этот закон в силе. Вон недавно случай был: тунеядец моторку угнал, ушел в верховья, а через неделю выловили его вместе с лодкой, лежит на дне, в голове дырка. Кто, что – темный лес. Тайга все покроет… Я что хочу сказать: человек человека остерегаться не должен, если оба честные. А тут что получается, в данном случае. Я хочу людям верить, а мне не дают. Теперь, выходит, и письменные столы запирать будем?

Здесь Сонюшкин прервал свой монолог и посмотрел на Фишмана, и тот засмущался… Когда два года назад Фишман получил в камералке рабочее место, то первое, что он, аккуратист, сделал – застелил стол миллиметровкой, подобрал ключи к ящикам и стал их запирать. С неделю так длилось. А потом Сонюшкин остался после работы, откнопил миллиметровку, гвоздем-двухсоткой насквозь прошил средний ящик, которым Фишман чаще всего пользовался, шляпку утопил, конец загнул и тоже утопил, а миллиметровку – на место, как было. Утром Фишман пришел, уселся, достал ключик. Дерг, дерг, не открывается. Долго он голову ломал, пока не догадался, еще дольше – гвоздь вытаскивал. С тех пор бросил свой стол запирать…

– Кража – это всегда подлость, – продолжал Сонюшкин, – а то, что у нас случилось, – самая подлая подлость…

– Ладно, Юра, – перебил его Высотин, – хватит митинговать. Прежде всего мы здесь виноваты. Подумаем, как помочь Александровичу. Он, наверно, этот приказ будет в управлении обжаловать, а мы давайте параллельно действовать. Может, в газету напишем?

В «Известия», например, Пантелеймону Корягину? А, Игорь?

– Они больше бытовыми вопросами занимаются, – сказал Фишман. – В «Правду» бы написать…

– Как-то не чувствую за собой права в центральную партийную газету обращаться.

– Ты же не за себя хлопочешь – за члена партии.

– Все равно, боязно как-то. Высшая инстанция, орган ЦК.

– Йето… йето… Бросьте вы воздух колебать! – Сонюшкин озлился и шпарил без запинки. – Никто тут н-не поможет – ни министерство, ни газета. Я маленько больше вас с секретным делопроизводством знаком. Есть такая комиссия по сохранению гостайны, туда и надо обращаться. Но дяденьки там строгие, буквоеды великие, не навредить бы хуже…