Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Тихий низковатый голос, пусть не богатый оттенками, но свободный, на хорошем дыхании, пусть монотонный, но обволакивающий, успокоительный, как ровный переплеск волн… Лариса знала за собой эти свойства, но по заказу у нее редко получалось, нужен был душевный настрой. Тогда она могла говорить часами, не уставая и не утомляя. И лишь потом, когда оставалась одна, приходила опустошенность.

О чем она говорила? Это не имело значения. Ей не надо было подыскивать темы, монологи ее были лишены заданности. Слова порождали слова, образы – образы. Она импровизировала.

Князев лежал на своей «сороконожке», а Лариса на табурете сидела у него в ногах, упираясь лопатками в край плиты. Она видела его лицо. Когда он лежал так, свет падал сверху сбоку и клал мягкие полутени на скулах, в уголках губ, подчеркивал лепку подбородка. Глаза его были полузакрыты, короткие густые ресницы подрагивали. Видно было, как он осунулся – запали щеки, морщинки у рта прорисовались отчетливей. Ей так хотелось коснуться их кончиками пальцев, а лучше – губами. Широкая грудь под застиранным домашним свитером тихо и мерно вздымалась – он дышал. Она любовалась им и не искала слов, слова приходили сами.

Иногда он шевелился, менял положение тела, иногда клал ногу на ногу, стараясь держать их подальше от нее. А ей хотелось положить его большие ступни себе на колени, ему было бы удобней…

Раньше Лариса много читала. Ей нравились бытописания современности, помогавшие ей определить свою позицию в жизни. Многому она верила, многое принимала на веру, полагаясь на авторитет писателя.

Особенно занимали ее любовные перипетии и семейная жизнь персонажей. Уже замужем ей довелось прочесть, как женщина, стоя на коленях, расшнуровывала мужу ботинки, а перед сном мыла ему ноги в тазике. Ее тогда передернуло – мыть чьи-то ноги! Правда, женщина была простая, из деревни, но все равно, как можно!

В отношениях полов для Ларисы первичной была духовная близость. Монашкой она себя не считала, целомудрием (во второй-то половине двадцатого века!) не дорожила и в первый брак вступила уже с некоторым опытом. Очень скоро родство душ обернулось схожестью комплексов. Молодые поняли, что они – однотипные модели. Ни он, ни она не захотели мириться со своими недостатками, так явственно выраженными в другом супруге, и сочли за благо расстаться, пока не народилось бэби. В их среде это даже считалось хорошим тоном – «сходить замуж». И по примеру многих, Лариса стала носить обручальное кольцо на левой руке – своего рода «зеленый свет»… Трудно ей было конкурировать с молодыми раскованными девочками, да еще в мини, – собственные ноги приводили ее в отчаяние, но она все же держалась как-то на поверхности: выручала живость ума. Мода на брючные костюмы оказалась для нее спасением, она воспрянула духом, стала смелей, общительней. Нравились ей полуночные сборища с обязательным кофе, сухим вином, с разговором об импрессионизме, чтением своих и чужих стихов, с анекдотами на злобу дня, с легким перекрестным флиртом и невинным снобизмом. Но однажды зеркало недвусмысленно дало ей понять, что время летит быстрее, нежели ей хотелось бы. «Пора задуматься, девочка», – сказало ей зеркало. Скоро в троллейбусе вечером она приметила щупленького юношу в ветхом «деми» с добрым, чуть растерянным лицом. Она проехала свою остановку, сошла вместе с этим юношей и, удачно поскользнувшись, удержалась за его локоть. «Простите, пожалуйста, вы не поможете мне перейти на ту сторону? Такой гололед, а я на кожаных подметках…»

И вот она, интеллигентная молодая женщина, неглупая, тонкая и воспитанная, от природы брезгливая, гордая, самолюбивая и насмешливая «эмансипе», сидит в простой избе на окраине засугробленного приполярного поселка, слушает вой собак и как о недоступном счастье мечтает о праве обихаживать мужчину по имени Андрей Князев.

Артюха жил недалеко от конторы и обедать ходил домой. Дома у него был телефон. За десять минут до начала перерыва он звонил жене. Она сидела у телефона, ждала, но когда звонок раздавался, неизменно вздрагивала, вытирала руки передником, осторожно снимала трубку и молча слушала. Артюха, не называя ее по имени, говорил: «Эт ты? Грей!» – и клал трубку. После этого он запирал свои сейфы, опечатывал их, неторопливо одевался, запирал и опечатывал дверь и шел обедать.

Ходил он напрямик через дворы. В поселке геологов изгородей не было, и зимой каждый торил свою тропку. Путь Артюхи лежал мимо дома главбуха, мимо двухквартирного дома Арсентьева и Пташнюка.

Он шел по тропке неспешной походкой, думал о чем-то отвлеченном и тут острым наметанным глазом спецработника увидел обочь тропы на снежной целине клочок бумаги. Надо упомянуть, что к таким вещам Аверьян Карпович относился очень внимательно: в конце каждой недели ему самолично приходилось сжигать в экспедиционной котельной вороха различных бумаг – черновых калек, бракованных синек и прочий хлам, который оставался после камеральщиков и по различным свойствам подлежал спецучету. Бывали случаи, что обгоревшие листки уносило тягой в трубу.

Аверьян Карпович, не колеблясь, свернул с тропы. Мать честная! Обрывок аэрофотоснимка, обгоревший клочок! Артюха осторожно взял его в руки. К эмульсии приплавился комочек шлака, маленькая бурая жужелица. Виден был край болота и торфяные бугры. Как он попал сюда, этот обрывок? И кто посмел сжигать? Погоди, так это же с того планшета!

Держа листок, как птенца в горсти, Артюха медленно двинулся дальше, шарил взглядом по сторонам. Углем в экспедиции отапливался только дом Арсентьева и Пташнюка (паровое отопление с начала сильных морозов вышло из строя), топила уборщица, она же и золу выгребала и ссыпала на помойку… Обрывок провалился меж колосников в поддувало, очень даже свободно. А вот и помойка, золой пересыпанная. Так все просто!

Но из чьей плиты эту золу выгребли?

Артюха и раньше догадывался, что с аэрофотоснимками дело нечистое, он так и сказал Арсентьеву на другой день после появления грозного приказа, и Арсентьев ему на это туманно ответил, что руку злоумышленника направляло провидение, и вообще нет худа без добра, теперь по крайней мере научатся хранить секретную документацию. Артюху такой ответ не удовлетворил, но спорить он не стал. В чем-то он чувствовал и себя обманутым, а Князева ему было попросту жаль: другой на месте Князева наверняка попытался бы схитрить, утаил бы пропажу до лета, а там любую причину придумать можно – дескать, сгорели, утонули, бурая свинья сожрала. Князев же пострадал из-за своей честности и, можно сказать, дисциплинированности: тут же, немедля, доложил о пропаже по инстанции. Честность и дисциплинированность в людях Аверьян Карпович уважал и ставил много выше других качеств. Волновала его и честь мундира: как-никак, хищение секретных материалов произошло в конторе, у него под носом, можно сказать. Поэтому Артюха решил ничего пока не докладывать своему начальству в управление, повременить. Чутье подсказывало ему, что рано или поздно какие-то ниточки, ведущие к истине, сыщутся. Чутье его не обмануло.

На следующий день обгоревший клочок аэрофотоснимка вместе с приставшей к нему жужелицей и обстоятельным комментарием Артюхи фельдсвязью ушел в управление, в первый отдел.

«Чтоб после работы сразу домой! Чтоб никаких там разговоров и встреч, понял? У тебя семья!»

Таким напутствием Тамара каждое утро провожала на работу Переверцева. Но он, мужественный человек, все-таки посмел однажды ослушаться этого сурового наказа и зашел в камералку Князева.

– Что делать думаешь? – спросил он, садясь у окна так, чтобы видеть лицо Князева. Тот глядел в микроскоп.

– Пересядь, свет застишь.

Переверцев протянул к микроскопу руку и сбил зеркальце. Князев хмуро взглянул на него, поставил микроскоп вертикально.

– Ну?

– Вот я и говорю «ну»? Ты чего, Андрюха? Совсем крылья опустил?

– Мне их подрезали, Саша. И к колышку за ногу привязали, чтоб не бегал.

– И не кукарекал чтоб?

– Да, Саша. Кукарекать хорошо с забора.

– Да-а… Ну и что теперь?

– Теперь одна дорога – в суп.

– Кончай, Андрюха, этот эзоповский разговор, я тебя серьезно спрашиваю.

– На полном серьезе, Саша. Яйца сносить я по своей петушиной природе не могу, кукарекать и курочек топтать мне не дают. Кастрюля меня ждет, Саша.

Переверцев досадливо прищелкнул языком, украдкой покосившись при этом на часы.

– Никуда не писал, не жаловался? Нет? Смирился, значит? Слушай, а может, коллективное письмо организовать? Все честь по чести, подписи собрать, глядишь, и комиссию пришлют, созовем собрание, поговорим по-семейному. Я так думаю, что важно привлечь к себе внимание. Правда – она всегда выплывет…

– Дерьмо выплывет, Саша. Дерьмо и пена. А правда, как золото, на дне останется, ее отмыть надо, как тяжелый шлих.

– Ты прямо как из библии цитируешь, мудрый стал. Ну вот раз ты такой мудрый, давай набросаем текст письма. Не сейчас прямо, а подумаем каждый в отдельности, потом сведем, отредактируем и вынесем на обсуждение в узком кругу. А?