к рождающейся на моих глазах песне. Я никогда не прерывал и не мешал ему в такие минуты, ведь слишком часто замечал подобное за Тессе прежде, когда она вдруг бросалась к своему инструменту, обуреваемая неожиданно нахлынувшим вдохновением в надежде положить начало сотворению чего-то нового. Иногда, после пары попыток она откладывала гитару и с легкой печалью произносила: «Ушло». Но бывало и так, что ей удавалось схватить свою идею за хвост, и тогда на свет рождался очередной шедевр. У нас, писателей, все происходит иначе. Мы много думаем, вертим в голове сюжеты и так, и эдак, но беремся за перо лишь когда понимаем, что готовы, что нам есть что предложить пустому белому листу. Музыканты же совсем иное дело, они живут во власти музы, в плену эмоций и чувств, и неожиданный порыв творить может застигнуть их в любом месте, а катализатором ему может стать практически всё, что угодно. В какой-то степени я, исключительно по-доброму, но завидовал подобным порывам и той легкости, с которой им удавалось вдруг поймать сам момент сотворения, не осмысливать его, а просто ощутить и поддаться легкокрылой музе.
Путешествие с табором Яркому пришлось определенно по душе. Пока мы находились в пути, он мирно спал рядом со мной или с интересом выглядывал в окно, что я позволял ему делать, только когда мы оказывались за чертой населенных пунктов. Во время стоянок же, он без устали резвился с детворой, которой маленький зверек невероятно полюбился. Он с охотой участвовал в выдуманных ими играх, будь то прятки, догонялки или даже более сложные и непонятные стороннему наблюдателю игры с ролями и сюжетом, проявляя чудеса сообразительности. Нет, Яркого нельзя было сравнить даже с самым смышленым псом, он был гораздо умнее, и чем отчетливее я понимал это, тем сильнее меня занимала тайна его существования. Но сколько бы я не наблюдал за ним, сколько бы ни убеждался в его исключительности, на основные вопросы ответа так и не было. Кто он? Искусственное ли существо, или творение природы? Почему так нужен Стриксам? И я искренне и всей душой надеялся, что Морис Картер сможет, если не сдернуть полностью, то хоть немного приоткрыть для меня завесу тайны, получившей имя – Яркий.
К третьему дню нашего пути слева показались шпили величественных гор Грозового хребта, что разделяет Старший Материк пополам. К западу и югу от хребта раскинулась Селения, с востока лежат бескрайние степи Саббата, а на севере к хребту примыкают болотистые равнины Хентии. Все эти названия областей имеют нынче чисто формальное, историческое значение, как территории, некогда принадлежащие тому или иному народу и служащие колыбелью для их развития. Теперь же все они стали территориями Конгломерата. Вспыхнув однажды в самом центре Селении, компания Винсента Рима по объединению селенианских кланов в единое государство, оказалась настолько хороша, что за последующие две сотни лет охватила самую большую часть суши Адверса и, выйдя за ее пределы, не прекращается и по сей день. Исключением на Старшем материке остались разве что два княжества Волхарии на крайнем севере, не имеющие ни военного, ни экономического значения, а посему ставшие символом чистых намерений Конгломерата и того, что вступление под его флаг является делом сугубо добровольным. Какое благородство, не правда ли? Вот только нет ничего добровольного в активных экспансиях на Младший материк или в Леонию, где жестко и хладнокровно подавляется любое сопротивление со стороны местного населения. Но все это большая политика, а я в ней мало что смыслю, и не горю желанием вдаваться в детали, поэтому просто стараюсь о ней не говорить и не поддерживать подобные темы.
На пятый день мы подошли к хребту вплотную и далее двигались по тракту строго на юг, до самой развилки дорог, где наши пути с табором Лавинес разошлись. Саббатийцы направлялись дальше по тракту, а мне же предстояло восхождение в горы, туда, где на серых склонах скал расположился Виолент.
Мы расстались возле небольшого постоялого двора – приземистого двухэтажного здания, стоящего чуть в отдалении от перекрестка дорог в тени пушистых елей. Здесь нас высадили, и Адель, чьи прекрасные карие глаза полнились слезами, одарила меня еще одним сладострастным поцелуем, а затем надолго заключила в свои объятия Яркого.
– Счастливого тебе пути, писатель, – пожелал Джанко, крепко пожимая руку. – Ты – моя родственная душа, мы похожи, и я буду вспоминать о тебе звездными вечерами у костра, и уже решил, что напишу песню о вашем путешествии. Так что заканчивай скорее свои дела, освобождай сердце от груза и отправляйся в Артемизу, чтобы послушать ее.
– Благодарю, друг мой, – ответил я, тронутый его словами. – Мне будет не хватать наших бесед. И я обещаю, что обязательно приеду в Артемизу, чтобы услышать твою песню и снова угоститься вашим замечательным вином.
Ромула же я искренне поблагодарил за гостеприимство и защиту, и предложил все деньги, которые у меня были, в оплату хотя бы части нашего совместного пути. Но он в ответ лишь отмахнулся, в очередной раз напомнив, что я спас его сестру, и за то он мне всегда будет безмерно благодарен.
– Найди то, что ищешь, Клиф, – пожелал он на прощание. – И пусть все опасности обойдут вас стороной.
Табор уехал, и мы с Ярким остались одни на пустынной дороге, под светом оранжевого, клонящегося к закату солнца, лучи которого пробивались сквозь ветви исполинских елей. И на меня тут же нахлынули одиночество и страх. Я так привык путешествовать с табором, где всегда слышны голоса и гомон, где жизнь не прекращается ни на одно мгновение, а все проблемы и трудности, казалось, остались где-то позади, что, оказавшись вдруг в одиночестве, сперва даже растерялся. Шум голосов стих, умолкла музыка и навалилась тишина, а с ней вернулись и все невзгоды, и тень наступающей ночи мне вдруг показалась тенью самого Теодора Стрикса. Как только табор скрылся за поворотом, я отчетливо ощутил его присутствие, и на одно мгновение мне даже показалось вдруг, что он стоит прямо у меня за спиной. Стоит лишь оглянуться и…
Конечно же, никого там не было, только пустынная дорога, теряющаяся в тени обступившего ее леса. Но он был там, может быть, не так близко, как мне нарисовало перепуганное воображение, и все же он шел по нашему следу, в этом я не сомневался ни минуты. Осознавая себя дичью, за