Ярким пробыли в таборе Лавинес семь полных дней. Конечно, передвигаясь на дилижансах, я бы преодолел тот же путь вдвое быстрее. Табор же никуда не спешил. Да и не мог спешить при всем своем желании, ведь лошади тянули за собой массивные вагоны, большинство из которых служили саббатийцам домами. Меня же ничуть не утомляло столь долгое путешествие, а даже наоборот, расслабляло. В таборе я чувствовал защищенность и, как это ни странно, покой. После насыщенных событиями и опасностями двух дней нам с Ярким необходима была подобная передышка. Ну, а полевая жизнь мне была давно знакома, и как оказалось, ничуть не отягощала, несмотря на то, что последние десять лет я прожил в городе, пользуясь всеми благами цивилизованной жизни, и для перемещения между полисами пользовался исключительно поездом. Даже как-то приятно было вновь ощутить себя на дороге, слушать фырканье лошадей и скрип колес, любоваться красотами природы и уютом маленьких провинциальных городков, похожих друг на друга, словно капли дождя.
По вечерам табор останавливался в стороне от тракта на ночевку, и каждая такая стоянка была похожа на маленький праздник. Они разжигали костры, жарили дичь, пили вино, пели песни и много танцевали, и мне сложно было поверить, что это их обычное провождение времени в пути. Саббатийцы вообще не любили тишину, и то, что селениане называли покоем, они считали скукой. Они жили ярко, шумно, не желая останавливаться ни на секунду. Я же, по возможности, старался оставаться лишь наблюдателем подобного веселья, правда, не всегда это удавалось, и порою Адель бесцеремонно хватала меня за руку и утягивала в самый центр танца. Ну, разве я мог воспротивиться этой женщине? Конечно же нет. И приходилось плясать, пока на то хватало сил, пока легкие не загорались огнем, а ноги не становились свинцовыми и отказывались держать меня. Тогда я молил пощады, и милостивая дива с игривой улыбкой отпускала меня, позволяя вернуться к своему бокалу и перевести дух.
Позже, когда танцы прекращались, ужин заканчивался, и большинство саббатийцев разбредались, кто в свои кровати, а кто на продолжение веселья в более узком кругу, мы часто оставались вдвоем с Джанко, сидели возле костра, под куполом звездного неба, в которое из пламени взлетали алые искорки и растворялись в черноте ночи. Временами мы просто молчали, но чаще говорили, и могли вести разговоры обо всем на свете. Он оказался начитанным и очень умным, даже мудрым человеком, с которым, держу пари, мне было бы интересно вести беседы и сотню вечеров подряд, и на каждый из них нашлась бы своя тема.
– Отменный напиток, – сказал он как-то, на второй или третий вечер нашего пути. – Тебе нравится, писатель? Нравится наше вино?
Я кивнул. Вино, и правда, было отменное.
– Еще бы. Это отличное вино. Из самой Артемизы. Эх… моя прекрасная, солнечная Артемиза, – Джанко мечтательно провел рукой по струнам, устремив взгляд куда-то в темноту ночи. – Ты бывал в Артемизе, писатель?
– Не довелось, – я снова пригубил вина из далекого солнечного города, лежащего на самой границе Селении и Саббата.
– Многое потерял. Каждому, без сомнения, абсолютно каждому в этом мире стоит хоть раз увидеть Артемизу. Город вечного лета. Поверь мне, писатель, всего лишь раз увидев покрытые цветущими виноградниками склоны величественных гор востока, озаренные лучами оранжевого солнца, лишь раз ощутив на себе прикосновения ветра, принесенного с океана, соленого, преисполненного духом свободы и величия, ты уже не сможешь забыть этот город. Мы, саббатийцы, кочевой народ. Здесь, в Селении, люди говорят, что мы бродяги и что у нас нет дома. Но это ведь не так, и те, кто поумнее, знают, что нашим домом всегда был и будет Красный город. В самом сердце Саббата, в объятиях Красных гор этот город ждет каждого из нас, и когда приходит время, когда годы начинают брать свое, и уже не остается сил путешествовать по миру, мы остаемся там: растим детей, делимся опытом с теми, кому только предстоит ступить на эти пыльные дороги мира. Но вот что я скажу тебе, писатель, пусть это и будем звучать кощунственно для многих моих собратьев, мой истинный дом всегда был и будет в Артемизе. Только там живет мое сердце. И я ничего не могу с этим поделать. Да простят меня вожди первых таборов и наш мудрый Бог, владыка кровных уз, но, когда придет мое время, я останусь в Артемизе и обрету покой только там, и нигде больше.
– Наверное, этот город действительно того стоит, – учтиво сказал я. – Надеюсь, и мне доведется его когда-нибудь увидеть.
– Так зачем откладывать?! – воскликнул Джанко, всплеснув руками. – Мы отправляемся туда прямо сейчас. Будем в Артемизе к концу гексала. Ты нравишься Ромулу, и он согласится взять тебя с собой. Здесь у вас, в Селении, даже весной дуют холодные ветра, и серость дней удручает, вытягивает радость из наших теплолюбивых сердец. И чтобы совсем не зачахнуть, мы регулярно отправляемся за лучиком солнца туда, где лето не кончается никогда.
Я лишь ухмыльнулся в ответ и отпил еще вина.
– Чего смеешься, писатель? Думаешь, я шучу над тобой?
– Нет, не в этом дело. Просто я сам родом с севера и когда-то думал так о Селении. Мне казалось, что лето длится здесь бесконечно и никакой зимы нет вовсе.
– Северянин, – Джанко рассмеялся. – Ну, конечно. Мне следовало раньше догадаться. Однако, писатель, вечное лето – далеко не единственный повод побывать в Артемизе.
– Верю, и очень ценю твое предложение, но боюсь, что не смогу принять его сейчас. Слишком много всего нужно сделать, - я глянул на свой браслет, и в груди кольнула игла печали. - Тот груз, что я несу с собой и в себе не нужен Артемизе. Мне хотелось бы приехать в этот город с легким сердцем и свободными мыслями, ничем не обремененным.
Он проследил за моим взглядом и, кажется, всё понял. Но сказал лишь:
– Надеюсь, брат мой, так оно и будет однажды.
– Я тоже.
После этих слов, как это часто с ним бывало в моменты наших бесед, Джанко закрыл глаза и, сгорбившись над гитарой, стал подбирать аккорды на только что пришедший к нему в голову мотив, при том, принявшись неразборчиво напевать себе под нос еще не сформировавшиеся слова