дайте ей мой самый нежный привет. Пусть всегда будет твердой и стойкой, и
пусть не останется наедине со своей великой любовью, которую я всегда
чувствую. В ней еще так много молодости чувств, и она не должна остаться
вдовой. Я всегда хотел, чтобы она была счастлива, хочу, чтобы она была
счастлива и без меня…» 3
Счастлива ли она?
Густа просит мой блокнот и пишет по-русски:
«Дорогой Леня, я вижу перед моими глазами Юлиуса Фучика, которого
знала очень близко. Это был человек, от роду предназначен стать журнали-
стом. Во время встреч с рабочими Юлек убедился, что, работая в качестве ре-
волюционного журналиста, он должен быть честным, не может писать не-
правду, несмотря на то, что это иногда, но всегда только временно, выгодно.
Журналист трудно приобретает доверие читателей, а легко его теряет. У
Юлека я убедилась, что революционный журналист не смеет быть поверх-
ностным, что он должен глубоко проникать в каждую проблему, о которой
он хочет в газетах с читателем говорить. Он должен быть твердо убежден во
мнении, которое публикует. Так он может заинтересовать читателя и приоб-
рести его. Ваша Густа Фучикова, которая желает Вам от всего сердца много
успехов в Вашей журналистской деятельности. Прага, Чехословакия, в янва-
ре 1965 г.» 4.
«…Он должен быть честным, не может писать неправду…» Но ведь не-
правду пишут чаще всего непреднамеренно, в уверенности, что это и есть
правда. Ситуация для совестливого журналиста трагичная.
Один вопрос даже в молодости возникал у меня при чтении фучиков-
ских очерков о СССР. Он с восторгом писал о людях Страны Советов, массо-
вом энтузиазме, он не хотел, не видел смысла уводить читателей в сторону
от прекрасного – он в это верил – переустройства мира. Пусть другие пишут
о голоде в деревнях, бесправии, политических процессах, пусть копаются в
трудностях тридцатых годов. Этот подход не для коммунистического агита-
тора. Но все же, как причина сомнений, как предмет тайных разговоров с
близкими, со своей любимой, – он знал, что на самом деле происходит в СССР
тридцатых годов? У него были в Москве друзья, ему шептали про страхи, что
ночью за тобою придут, он понимал, что это за процессы над «врагами наро-
да»? Представлял, сколько у тюремных ворот женщин с детьми, жаждущих
узнать, что с их мужьями? Намекал он на это в письмах? Или, возвращаясь,
вышептывал жене о том, что разрывало сердце и о чем он не мог, не позво-
лял себе писать?
Спросив об этом, я испугался.
У Густы расширились зрачки, она стала тяжело дышать.
– Не было у вас тридцать седьмого года! Вы сами все придумали! Поче-
му не успокоитесь?!
При воспоминании об этих минутах у меня до сих пор пылает лицо. Кто
за язык тянул? Вывести из себя вдову национального героя! Я же с юных лет
ее боготворил, переписывался с ней и преклоняюсь, как перед Лаурой или
Беатриче, какой она была, мне казалось, Юлиусу Фучику. Как я позволил себе
быть таким бестактным и жестоким!
Наконец, Густа успокоилась.
Было неловко нам обоим.
Прощаясь, мы обнялись, обещая не терять друг друга.
Но больше не встретились.
Я слышал, что в августе 1968 года Густу Фучикову видели среди тех, кто
прятался в советском посольстве в те дни, когда там собирались создавать
«рабоче-крестьянское правительство». Говорят, она трудно передвигала но-
ги, как когда-то в концлагере Равенсбрюк, только без железной кружки на
поясе.
А я вижу, хочу ее видеть, как на старой фотографии, в черном берете,
красивой и веселой, в обнимку с белозубым Юлеком, сидящей на выступе
скалы где-то в пронизанных светом Татрах, когда они были молоды и луч-
шее в жизни казалось впереди.
За полгода подготовки к военной операции наметились три варианта
управления Чехословакией после ввода союзных войск.
Основной вариант предложили «здоровые силы»; они надеялись в ре-
шающую ночь стать большинством в президиуме ЦК и взять власть в свои
руки. Чужие армии пусть стоят на площадях, ни во что не вмешиваясь, но
своим присутствием, готовым к бою видом отрезвляют горячие головы,
обеспечивают общий покой. Может быть, не сразу, после коротких дискус-
сий, но мирную передачу власти поддержат все, утомленные нервными пе-
регрузками: партия, парламент, народ.
Идея выглядела беспроигрышной.
У советского посольства был свой верный круг: Василь Биляк, Алоис
Индра, Драгомир Кольдер, Антонин Капек, Олдржих Швестка, Йозеф Ленарт
– люди честолюбивые, бескорыстные, по натуре разные, гордые поддержкой
Москвы, казавшейся более важной для их судьбы, нежели близость с рефор-
маторами. Всего-то и надо было: в историческую ночь склонить на свою сто-
рону двух-трех колеблющихся, получить перевес голосов. Замысел казался
безупречным, но существовал запасной вариант, на случай, если ночные
ожидания не оправдаются и перевеса голосов не будет. Власть переходит к
«рабоче-крестьянскому правительству», жесткой структуре с единым пар-
тийно-государственным кулаком. Эта идея, говорил мне С.В.Червоненко,
«возникла у чехов где-то ближе к августу. Они подали эту идею, но не разра-
батывали. Я как посол значения ей практически не придавал. Нам не следо-
вало вмешиваться и решать, какое должно быть правительство, это вопрос
чисто чехословацкий» 5. В августовскую ночь, когда «здоровым силам» на за-
седании президиума не удалось стать большинством, под утро в зал заседа-
ния вошли офицеры советской и чехословацкой безопасности забрать Дуб-
чека, Смрковского, Кригеля, Шпачека. На вопросы заседавших, кого они
представляют, чекисты назвали «революционный трибунал» и «революци-
онное рабоче-крестьянское правительство во главе с Алоисом Индрой» 6.
Эти структуры были в планах.
Только 22 августа, когда Дубчек и его соратники оказались вне страны,
в советском посольстве начали обсуждать, кого включить в состав новой
власти. Выбор невелик: кандидаты из прежнего руководства, привезенные в
посольство на бронетранспортерах, были здесь – Биляк, Кольдер, Индра,
Швестка, Павловский, Якеш… Все среднего и старшего возраста, для боль-
шинства карьерный взлет позади, перед каждым мучительный выбор между
интересами нации и «интернациональным долгом». Страдая от невозможно-
сти соединить несоединимое, они полагались на посольство. В их сознании
оно ассоциировалось с исторической надеждой на славянское единство. Кто
же всех объединит, если не Великая Россия?
Из претендентов на власть Червоненко выделял троих.
Биляк, по его словам, «будучи местным украинцем, с одинаковым ува-
жением относился как к чехам, так и словакам. Его считают напористым, и
это правда, он доводит до конца все, за что берется. Его откровенность ино-
гда принимают за жесткость; он может быть резким в оценке шагов, кажу-
щихся ему опрометчивыми, в том числе с нашей стороны. Он не относился к
тем, кто одобряет все советское без разбора. Когда затрагиваются интересы
Чехословакии, он неумолим, строго следит за тем, чтобы Судеты снова не
оказались у немцев. Иногда чувствует себя ущемленным: ему кажется, что по
внутреннему потенциалу и динамизму он заслуживает более высокого по-
ложения, чем то, которое занимал».
Индра «твердо придерживается социалистического выбора, это бес-
спорно, но не каждый раз готов возглавить борьбу за этот выбор. Он, мне
кажется, тоже жил с уверенностью, что в полной мере пока не востребован.
Он сильно пережил ввод войск, у него было шоковое состояние, он вышел из
строя, и когда чехословацкая делегация после подписания “Московского
протокола” возвращалась в Прагу, он еще с месяц оставался в Москве подле-
читься. Может быть, сказалась нервная и физическая изношенность. В окру-
жении Индры рассчитывали на него как на первое лицо в стране. Непредви-
денные ситуации, возникшие с вводом войск, и невостребованность Индры
могли сбить его настрой».
Ленарт – «это боец с мягким характером. Человек в высшей степени
честный, всегда стремящийся к компетентности в том деле, которым зани-
мается. Он вполне заслуженно занимал высокие посты, особенно во времена
работы в Словакии. Думаю, лучшую кандидатуру на пост первого секретаря
ЦК словацкой компартии трудно было придумать. В рамках федерального
правительства он мог бы возглавить Национальное собрание или занимать
другие посты, вплоть до президента республики. Он честно служил стране и