ту напыщенную уверенность, которую сейчас публично демонстрировал, а некую внутреннюю серьезность, которая проявлялась в его взгляде, осанке и выражении лица. Словно передо мной сидел человек, который внезапно проснулся, ожил, осознав всю абсурдность и нелогичность являвшегося ему сна.
— Значит так тому и быть, теперь я не буду бросаться с кулаками на всякого встречного по любой, возникающей во мне самом причине. Теперь я буду заглядывать в глубь самого себя, дабы не дать моему внутреннему злу одержать верх надо мной, — произнес мистер Блэнкс, прервав свое, уже столь длительное, молчание.
— Все верно Оливер, сейчас ты сделал самое главное — обнаружил своего заклятого врага. Теперь ты все понимаешь, и я уверен, что в тебе достаточно духа для того, чтобы справиться с ним и жить дальше зрелым и здравомыслящим человеком, — приободряющее произнес я.
— Спасибо тебе Джереми, сейчас я понял, что вся моя жизнь находилась в моем собственном рабстве, в плену у своих эмоций и переживаний, которые заставляли меня делать омерзительные вещи, абсолютно глупые и неразумные. А теперь я все вижу в другом свете, словно я нацепил поводок на свои эмоции, не позволяя им бежать впереди моего ума. Ты не просто открыл мне глаза, заставив поверить в наличие моей проблемы, ты изменил мой взгляд на самого себя, тот взгляд, который не менялся во мне уже много лет, с того самого момента как… — мистер Блэнкс внезапно замолчал.
— Да, Оливер, с какого момента? — я внимательно следил за словами своего собеседника.
— Как моя мать назвала меня неудачником, — произнес Оливер.
— Почему она так назвала тебя? — удивленно спросил я.
— Она часто называла меня так, много от меня требовала, постоянно ругала, а в детстве била. Она хотела от меня большего, чем я мог выполнить. Сравнивала меня с моим отцом — пьяницей, который умер, когда я был еще совсем маленьким мальчиком. Она твердила мне, что я такой же, как отец, что так же ничтожно проживу свою жизнь и закончу ее где-нибудь под забором, забытый и никому не нужный, — дрожащим голосом произнес Оливер, огромный детина, которого сложно было представить в таком состоянии. Но именно сейчас он сидел передо мной и тихонько всхлипывал.
— Может она просто хотела, чтобы ты вырос достойным человеком, который будет учиться на ошибках других людей, чтобы не закончить жизнь так же тяжко, как и твой отец? — спросил я, зачем-то пытаясь оправдать глупое поведение его матери.
— Нет, Джереми, на самом деле ей было наплевать на меня. Ей было важно использовать меня для того, чтобы она могла мною гордиться, а точнее моими достижениями. А я сам, как человек, как сын, был ей абсолютно не важен. Она хотела, чтобы я был удобным, выгодным для нее, и таким она и пыталась сделать меня, требуя того, что для меня самого было совсем неважным, ненужным и неинтересным. Я хотел жить другими увлечениями, но она не позволяла мне этого. Даже когда я проиграл свой самый значимый бой в жизни, когда дрался на чемпионате Штатов, она не поддержала меня. Я позвонил ей, ожидая, что она ободрит меня, зная как я расстроен своему проигрышу, а она лишь сказала мне, что ей жаль, что я не выиграл, и, вероятно, причина в том, что я недостаточно усердно тренировался, раз слил этот бой. С тех пор я больше не хотел драться, после этого мое желание состязаться пропало напрочь, не было никакого смысла. А ради чего? — произнес мистер Блэнкс, глубоко вздыхая. И я понимал его в этот момент. Я сам постоянно оправдывал свою мать, которая совершенно не слышала меня, а хотела лишь собственной реализации, но не своими силами, а моими руками. Ведь так здорово заявлять миру о своих достижениях, вещая, что ты дала миру успешного доктора, спортсмена или политика, присуждая себе все лавры его достижений. Но вот только ты ни разу не пришла поддержать своего сына, не помогла ему пережить боль, не вызвалась смыть грязь с его кровоточащей раны, не пожертвовала своим комфортом и удовольствиями ради него. Нет, ты лишь громко кричала на каждом углу о своей жертве, в случае его падения или провала, но твоя личная потеря при этом была ничтожна. Ради своих великих амбиций ты пожертвовала своим собственным ребенком, но не собой, ведь так было проще, так было легче.
— Я понимаю тебя Оливер. Твоя мать хотела от тебя слишком многого. Пыталась добиться того, что тебе было не нужно, переламывая тебя, лишь ради собственных, важных лишь для нее вещей. Мне это знакомо, я и сам прошел через подобное. И долго не мог себе признаться в этом, ведь общество приучило нас верить в неприкосновенность наших родителей, в их бесспорную праведность и святость. Но это все абсурд, полнейший обман, который я осознал лишь спустя многие годы. Но понять это маленькому ребенку было не под силу, ведь детьми мы всегда думаем, что взрослые вокруг нас все невероятно умные и смышленые, но правда потом разочаровывает нас. Ведь именно взрослые творят все самые ужасные вещи на земле, не маленькие неразумные дети, а именно примерные и праведные взрослые, устраивающие войны и ломающие жизни своими доверчивым и несмышленым детям, — произнес я.
— Поэтому я и почувствовал, что ты сможешь помочь мне, ты ведь видел тоже, что и я, — слегка улыбнулся здоровяк.
— Верно, Оливер, это большой плюс для нас обоих. Но ты не должен грузить себя прошлым. Не должен думать о том, как отнесется твоя мать к твоим поступкам, достижениям и жизненным целям. Ты должен делать то, что ты хочешь делать, что считаешь нужным и важным для самого себя, остальное же не имеет никакого значения. Ведь это твоя жизнь, и ты не обязан даровать ее кому-то другому, у них есть своя, с которой они могут обходиться так, как сочтут нужным, но твоя предлежит лишь тебе. Оливер, это то самое уважение к самому себе, которое так важно, и оно проявляется прежде всего в том, что ты ценишь самого себя, свое время, свой труд и свое мировоззрение. В этом уважение к себе выражается в первую очередь, а не во внешней агрессии к обидчику, которая, как ты сам прекрасно понимаешь, больше походит на то, словно некий неуверенный в себе человек, пытается всех обмануть, выдавая себя за совершенно другую сильную личность. Сильному не надо доказывать другим, что он сильный, они это и так поймут, куда сложнее доказать это самому себе, — ответил я.
— Но как мне быть в