значимым в своем глобальном, вселенском масштабе. Это было какое-то во многом примитивное существование, да, оно было социально значимым, я делал полезные для общества и окружающих вещи, но какой ценой? Я был не более, чем винтиком огромного механизма, который крутят невидимые руки, тем винтиком, который легко заменяется другим таким же. А я не хочу быть маленькой деталькой, и не хочу быть большим механизмом, нет, я хочу быть тем, кто крутит все эти бесчисленные шестеренки. Тем, кто не входит в состав, а тем, без кого существование механизма невозможно. Тем, кто сам задает верное направление, без которого работа всех деталей бессмысленна. Его никто не видит, но он есть, и он за гранью всего происходящего, вот кем я хочу стать! Элизабет, понимаешь меня? — произнес я.
— А вы точно немного безумец, Джереми, но это не может не радовать, ведь именно благодаря таким сумасшедшим наш мир еще окончательно не провалился в беспросветную серость и уныние. Не стал землями, где целый взвод бесчувственных солдат тяжелыми ботинками втаптывает в грязь остатки нашей радости, любви и независимости. Это именно то место, которое я часто вижу и которое страшит меня больше всего. Мир, в котором ни один из нас не имеет прав на свободу. Это самое ужасное, что может здесь произойти и это именно то, чего так жаждет окружающая нас серость.
— Да, некоторые думают, что если им не нужна свобода, то остальным она тоже не нужна. Поэтому они будут всеми силами пытаться отобрать у нас то, что им самим неподвластно. Ведь это поведение тех, кто так и не смог стать сильным, кто побоялся ответственности за свою жизнь, но мы ведь с тобой не такие. Мы можем быть теми, кто замахнулся на право стать независимым, — я взглянул в глаза Элизабет и взял ее за руку.
— Да, мы с вами не такие, Джереми, — произнесла девушка, в глазах которых стали проявляться слезы.
— И ты должна быть сильной не для них, а для самой себя в первую очередь. Только взяв власть над собственной сущностью, ты сможешь сохранить себя в мире окружающего тебя сумасшествия. Того серого, глупого и абсурдного мировоззрения, которое нам с тобой так чуждо и ненавистно, — продолжил я.
— Но я не знаю, как мне быть сильной, я не могу контролировать себя, — сквозь слезы произнесла девушка.
— Можешь, Элизабет. Конечно, можешь! Ты единственная, кому это под силу, остальные же не имеют никакой власти над тобой. Внутри тебя есть воля, которая всем управляет, которая держит на привязи срывающих псов разрушения, именно она заставляет тебя действовать тогда, когда руки уже не хотят подниматься. Воля продолжает вести тебя по твоему пути даже тогда, когда тебе кажется, что глаза твои уперлись в глухую и непроходимую стену. Медленными, но верными шагами она заставляла тебя идти, вынуждая тебя бороться и отстаивать право на жизнь. И эта воля должна стать твоей основой, ты должна довериться ей, передать поводья своей колесницы в ее руки, чтобы она галопом неслась вперед, сокрушая твои слабости и сомнения. Взрасти в себе несокрушимую опору, которая станет неотъемлемой частью твоего тела и разума. С каждым днем укрепляй и наращивай этот железобетонный столб, чтобы он никогда не смог прогнуться под давлением происходящих вокруг тебя событий, какими бы ужасными и пугающими они ни были. Закаляй его пламенем, сделай его неуязвимым даже для своих собственных мыслей, и тогда ты увидишь, что твоя несокрушимая основа и есть ты. Настоящая ты, лишенная ненужных человеческих слабостей, стремящихся поработить тебя, сделав слабой и зависимой, как все те, кто тебя все время окружает. Даже твой отец, который хотел причинить тебе боль, нет, он больше не сможет этого сделать, ведь он ничтожно слаб для того, чтобы даже прикоснуться к тебе, — сказал я, специально подводя разговор к карте, которую уже давно следовало бы открыть. Пока я говорил, рука Элизабет сильно сжимала мою руку, но когда я сказал об ее отце, то она еще сильнее вцепилась в меня, словно хотела спрятаться и защититься от напавшего не нее негодяя.
— Элизабет, чтобы он не сделал с тобой когда-то, это больше не станет терзать тебя, он больше не сможет причинять тебе боль, ты не позволишь ему управлять собой. Отныне ты не в его власти! Не смей быть слабой, не смей радовать его своей болью, он не заслуживает этого. Прекрати жить страданиями, которые принес тебе этот человек, живи теми чувствами, которые ему были неведомы. Пусть он останется наедине со своим несчастьем, а ты будешь жить дальше, вопреки ему, назло всем тем, кто в тебе когда-то сомневался. Стань опорой самой себе, стань надеждой самой себе, взрасти любовь для самой себя. Ведь жизнь, она же не стоит ничего, в ней нет ни капли из того, что стоило бы сожаления, это лишь игра, в которую мы смеем или же боимся играть. С этими мыслями ты начнешь просыпаться каждый день, понимая, что больше тебе нечего терять, кроме самой себя, — произнес я, внимательно смотря в глаза на девушке.
— Джереми, я постараюсь быть такой, — промолвила она в ответ.
— Нет, ты не постараешься, ты будешь такой. Скажи мне это? — скомандовал я.
— Да, я буду такой, — нерешительно прозвучало в ответ.
— В такие слова сложно поверить, — покачал головой я.
— Я буду сильной, Джереми, — увереннее произнесла Элизабет.
— Пока ты меня не убедила, — я продолжал наблюдать за девушкой, заплаканное лицо которой внезапно стало меняться. Теперь из маленького и запуганного существа на меня смотрели глаза хищной львицы, готовой в одно мгновение броситься в атаку.
— Я сильная и могущественная, я сокрушу каждого, кто осмелится посягнуть на мое право и на мою свободу. Я больше не беззащитная девочка, которую можно попирать ногами, я бессмертная мощь, заключенная в человеческом теле, — горящие глаза Элизабет смотрели сквозь меня, погруженные куда-то вглубь собственного ума. Теперь перед мной сидел совершенно другой человек, перед мной сидел тот, кто смог отыскать истинную силу в своем тонком и хрупком теле.
Мы долго разговаривали с мисс Шифер, она поделилась со мной многими тайнами, терзавшими ее. Рассказала мне о жестоких поступках, творимых ее тираном-отцом, поделилась переживаниями, которые испытывала на протяжении всей своей жизни. Но теперь она больше не плакала и голос ее не дрожал при воспоминаниях о каких-то пугающих событиях, она говорила абсолютно спокойно и уверенно, будто все то происходящее не имело к ней никакого отношения, а если и имело, то никоим образом не задевало ее. Она открыла