появится не Боб, а его напарник, который может опознать меня и заподозрить что-то неладное. Но я не находился на территории клиники, а это значит, что никто не имел права оказывать на меня какое-бы то ни было воздействие. Спустя десять минут на парковку лечебницы подъехал старенький форд, из которого вышел уже знакомый мне охранник, являющийся бессменным напарником Боба. А самого Боба при этом все еще не было видно. Насколько я помню, Боб рассказывал, что у него нет машины и он добирается до работы на утреннем автобусе, а это значит, что идти ему около пятнадцати минут, так как ближайшая остановка находится в полутора милях от этого учреждения. Тогда надо ждать его с западной стороны, предполагаю, что именно оттуда он и должен появиться, ведь там находится ближайшая остановка. А раз так, то мне следует немного прогуляться ему на встречу, если он, конечно, уже не проскочил в здание больницы, пока я неспешно шел до этого места, но это маловероятно, ведь он сам говорил мне, что смена происходит ровно в шесть утра. Уж не думаю, что ради этого он приезжает сюда на полчаса раньше, хотя кто его знает, у меня под рукой нет расписания автобусных рейсов, чтобы это как-то проанализировать.
Я отправился в сторону автобусной остановки, в надежде перехватить Боба на подходе к больнице. Тем самым обезопасив его и себя от возможного наблюдения со стороны его коллег или же других лиц, населяющих «Обитель надежды». Я шел по вымощенной дорожке, когда среди немногочисленного силуэтов опознал нужного мне охранника. Махать ему рукой, я, конечно, не стал, как и бежать к нему с распростертыми объятиями, хотя мне и очень этого хотелось. Ведь Боб сейчас был моей единственной надеждой, без которой я никак не смогу поставить точку во всей этой истории. Поэтому я отбросил все эмоциональные проявления и просто уверенным шагом двинулся к нему на встречу. Но реакция Боба на мое появление оказалась абсолютно не такой, какой я ожидал. Вместо того чтобы поприветствовать меня или как-то отреагировать на мое возникновение, он просто прошел мимо, сделав вид, что никогда раньше меня не видел. Предположив, что он просто не узнал меня, я развернулся и пошел за ним следом, а спустя несколько шагов догнал его и слегка хлопнул по плечу, на что он резко обернулся в мою сторону и возмущенно уставился на меня.
— Вы что-то хотели, сэр? — его глаза смотрели на меня с непониманием.
— Боб, ты чего, не узнал меня? — удивленно спросил я.
— Кто вы такой, сэр? Я первый раз вас вижу, — охранник развел руками.
— Да ты что, я же Джереми, забыл, что ли? Давай заканчивай этот цирк, у меня к тебе очень важное дело, оно касается наших с тобой наблюдений, — произнес я уже шепотом, предполагая, что Боб просто боится слежки. Либо высшее руководство оповестило всех своих сотрудников касательно моей нежелательной фигуры, с которой запрещено налаживать какие-бы то ни было контакты.
— Какой еще Джереми? Сэр, я не понимаю, о чем вы говорите, предполагаю, что вы меня с кем-то перепутали, — ответил мне охранник.
— Боб, ты чего, мы ведь с тобой еще вчера виделись и все было нормально, — пытался я растормошить своего старого знакомого.
— Сэр, я не знаю откуда вы знаете мое имя, но я со стопроцентной уверенностью заверяю вас, что лично я вас не знаю, и уж тем более никогда не имел с вами никаких дел. А теперь, извините меня, но я должен идти на работу, — Боб развернулся и двинулся в сторону психиатрической лечебницы, оставив меня одного в окружении полного непонимания всего происходящего.
Если поразмыслить, то получается, что Боб боится со мной общаться, потому что ему это запретило руководство, пригрозив санкциями или увольнением. Но ведь раньше он был готов рисковать, почему же сейчас он стал бояться этого. Очень странно все это выглядит. И самым странным здесь является то, что охранник Боб оказывается еще и весьма талантливый и успешный актер, раз за все время нашего сегодняшнего общения, он даже на секунду не раскрыл себя, признав во мне знакомого человека. Нет, он же, наоборот, жестко придерживался своей позиции, изображая, что видит меня впервые, словно я действительно какой-то чудак, приставший к нему на улице. И что удивительно, я не увидел в его глазах никакого просвета, обычно в них сложно скрыть правду, но сейчас я ее не увидел, словно он на самом деле не узнал меня. Но как такое возможно? Нет, такого быть не может, он же неоднократно видел меня, мы общались, разговаривали, к тому же я назвал ему свое имя, которое, без сомнений, должно было подвести его к нужным логическим выводам, но вместо этого я лишь наблюдал какой-то необъяснимый театр абсурда.
Поняв, что с Бобом мне общаться уже не имеет никакого смысла, я решил отправиться домой, чтобы в спокойной обстановке заняться поиском возможного выхода из данной ситуации. Ведь я так рассчитывал на охранника Боба, а он вдруг загадочным образом изменил свое отношение ко мне, буквально внезапно, сразу после того, как профессор с позором выставил меня из клиники. Но, постойте, постойте, а как же Боб получил эту информацию, если он еще не заступал на пост, а инцидент с ручкой произошел вчера днем. Неужели его оперативно оповестили по телефону? Не думаю, что это такое чрезвычайное происшествие, чтобы всех мгновенно ставить на уши. Да и глупо все это, ведь я, по сути, делал все это по наводке самого охранника, а если быть точнее, то ради него самого. Не в моих глазах, конечно, а в его собственных, ведь это он пригласил меня. Он жаждал поделиться с кем-то своей проблемой и был крайне счастлив, что кто-то со стороны оказался неравнодушен ко всему происходящему. И вот так он решил проявить свою благодарность по отношению к тому, кто бросился к нему на помощь? Эх, Боб, что же ты так поступаешь?
Вернувшись домой, я стал ходить по комнате из угла в угол, занимаясь поисками возможной лазейки для моего проникновения в «Обитель надежды», но на ум не приходило ничего стоящего. Все решения были слишком радикальными, незаконными и, с высокой долей вероятности, обреченными на провал. Но решить вопрос дипломатическим путем я тоже не мог, прекрасно осознавая, что переубедить профессора я не смогу. Тема четвертого этажа была для него слишком болезненной, поэтому он вряд ли бы простил мне такой проступок, который, если уж говорить откровенно, еще не