Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

же быстро, так же безмолвно. То ли потому, что перед ними стояла общая задача, то ли потому, что они с ней справлялись, то ли просто потому, что приходилось хватать друг друга слишком профессионально, чтобы успеть подумать, но между Карен и Сарой пропали радиопомехи. Будто кто-то выключил шум-машину, про которую Карен и забыла, что она включена. Пока Дэвид дает комментарии, Сара выходит из-за кулис и падает на кресло рядом с Карен, и вот она уже сидит не напротив, угнетая или осаждая, а просто сидит. У нее усталый вид, слегка позеленевший под ее вечным загаром. Карен пытается вспомнить одержимость Сарой, но не может найти то эмоциональное состояние. Потерять его – как потерять руку. Ей легко, но не потому, что полегчало на сердце, – это легкость того, кого отрезали и пустили дрейфовать в бездну. «Наконец-то, – говорит внутренний психотерапевт Карен – куда дешевле настоящего, – наконец-то ты прекратила ползать внутри Сары, дотошно измерять, почему она плохая подруга».

– Ты рада, что беременна? – спрашивает Карен, когда репетиция наконец кончается и все уходят, беседуя, мельтеша, закуривая и выпивая.

– Не знаю, – говорит Сара. – Просто вдруг почувствовала, что надо.

– Почувствовала? Или подумала? Мысли часто фальшивы. А чувства – всегда настоящие. Не правильные, но настоящие.

– Я подумала, что надо, – отвечает Сара после короткой паузы. – Я сама не знаю, что чувствую.

– У меня был ребенок, – говорит Карен. Они уже на улице, садятся в машину Карен, направляясь в «Бар», где Сара будет притворяться, что слушает Карен, слушая только Дэвида, а Дэвид будет притворяться, что слушает кого-то еще, слушая только Сару. Не потому ли Карен раскрывает свой секрет – хочет нарушить этот цикл Дэвида и Сары, привлечь наконец-таки внимание к себе?

Нет. Раскрывает, потому что раскрывает. Не спрашивайте: «Почему сейчас?» Спросите: «Почему не когда угодно раньше?»

Между ними машина. Сара смотрит поверх крыши на Карен – может, притворяясь, что не расслышала, как иногда отыгрывают время на размышления люди, когда думают, что важна их реакция, а не то, что им говорят. Как тут объяснить, что реакция не имеет значения, даже не нужна?

– Пожалуйста, ничего не говори, – продолжает Карен. И сама слышит, как резко, и это явно еще больше пугает Сару. Ну что ж поделать. Она смотрит, как Сара мучается в этом непрошеном положении – ни доброту и заботу не доказать, ни чувство вины и дискомфорта не опровергнуть. Они так долго смотрят друг на друга поверх машины, что на тротуар вываливаются другие актеры, и Мартин, и Дэвид, и рабочие, мгновение уходит, не столько кончается, сколько останавливается. И этого хватает Карен, потому что ничего не кончается в смысле «полностью закрывается», от латинского conclaudere. Ничто.

Я всегда любила премьеры. В детстве, когда еще не расстались родители, мы с мамой и Кевином ходили на премьеры уличного театра в парке и сидели на одеяле, ели сэндвичи с арахисовым маслом и радостно восклицали каждый раз, когда на сцене происходило что-нибудь, к чему приложил руку отец. Если из колосников опускался задник, или из-за кулис выкатывали декорацию, или даже вспыхивал круг света – если это делал он, мы хлопали так, будто на сцену вышла звезда. Почти не обращали внимания на актеров или на сюжет. Постановка казалась зашифрованным посланием от отца, подтверждавшим нашу важность, наше особое место на холме, где сидело большинство зрителей, на мятой от других одеял и корзин траве, под розоватым вечерним небом.

С тех пор я искала то же тайное послание, то же подтверждение, что значу больше всего для того, кто его отправляет. Уверена, его ищут все, хотя некоторые получают так рано, что даже не понимают, что это послание. Не задумываются, кто его посылал. Настолько им уже известна собственная важность. Но я такой никогда не была и сомневаюсь, что буду. Когда взрослеешь настолько, что замечаешь в себе дыру, уже поздно ее заполнять.

Женской гримеркой в баре / пространстве для выступлений служила подсобка уборщиков с голой лампочкой, но, хоть ею пользовалась только я, как единственная актриса, я, когда открыла дверь, и включила голую лампочку, и увидела вазу с букетом, не подумала, что они для меня, пока не прочитала открытку. У меня не было друзей в этом городе, где я родилась и выросла. Я знала только тех, кто участвует в постановках. Отцу я сказала, что занимаюсь у Дэвида реквизитом, а не что выступаю на сцене, потому что не хотела, чтобы он пришел смотреть. Когда в зале сидит тот, кто тебя знает, это очевидное напоминание, что ты играешь, а я не хотела знать, что играю.

В открытке говорилось: «Очаровательной Карен от ее везучего партнера. Удачи! Мартин». Прочитав, я поняла, что он не забыл. За прошлые недели я себя убедила, будто он забыл все, что случилось между нами, но теперь знала, что не забыл, и почему-то это было переварить труднее, чем мысль, что забыл.

И цветы вообще-то были роскошные. Карен опустила в них лицо и закрыла глаза. Очень неестественный поступок, который она видела по телевизору и в кино, но сделать так самой не выпадало случая. Потом она надела костюм – замызганные джинсы и худи беглянки – и накрасилась – побольше сероватой пудры, чтобы выглядеть голодной и нездоровой. Но она не была голодной, она была сытой. Она уже играла. Из подсобки она не выходила как можно дольше, потому что не хотела больше никого видеть. Хотелось играть в одиночку.

Кто-то постучал. Сара. Она втиснулась и закрыла за собой. Сара приоделась на премьеру, где работала костюмершей всего одну минуту. Прямо как в юности, Сара тщательно одевалась в стиле человека, который совершенно не старается одеваться. На ней были укороченные джинсы с большими прорехами на коленях, байкерские ботинки, порезанный топ из ткани как для худи, обнажавший плечо с бретелькой лифчика, как в «Танце-вспышке», огромные богемные сережки. Пробор так далеко от центра, что волосы ниспадали на лицо. Может, она оделась под восьмидесятые. Выглядела прямо как в старшей школе, только еще лучше, потому что скулы теперь стали точеней. Карен надеялась, Дэвид ее не видел, а то он напьется до потери сознания в будке осветителя еще до антракта.

– Мистер Кингсли в списке гостей! – возмутилась Сара, словно он должен был исчезнуть сразу после того, как она притворилась, что написала о нем.

– Он всегда приходит на постановки Дэвида. Они друзья.

– Как это возможно? Как Дэвид вообще с ним общается? «Я не успокоюсь, пока ты не заплачешь» – ты помнишь?

– Он же это сказал Дэвиду, не тебе.