улицу в дождь – и упорно не хотим изобрести резиновые сапоги и плащ.
Чего мы не видим
Мы не говорим о том, о чём мы ничего не знаем, о том, с чем ничего не можем поделать, о том, чего не видим. Но именно это нас восхищает. Если человек выглядит привлекательно, то, в сущности, это связано не с каждой его чёрточкой по отдельности, а с внутренней гармонией между ними. А гармония – это нечто невидимое. Мы бы очень хотели угадывать мысли друг друга, суметь поставить себя на чьё-либо место, – поди пойми, что происходит в чужой голове, говорим мы. Мы только и знаем, что происходит там не то, что мы видим, и что видим мы далеко не всё.
По этому поводу – старинный анекдот (рассказывает его Сен-Симон*): как-то зимой было изготовлено множество восковых масок, слепков с естественных лиц персон, приближенных ко двору. И вот на одном празднестве люди носили эти маски под другими, более привычными масками, а когда маски сняли, то остальные по ошибке приняли восковые маски за настоящие лица других людей, присутствовавших при этом. Под масками скрывались совершенно другие люди. Над этой шуткой очень тогда смеялись.
Чего мы не делаем
Под масками скрываются совершенно другие люди. Безусловно, стоило бы поговорить о том, как добиться, чтобы эти другие, запуганные и беззащитные люди показали свои настоящие лица, чтобы они больше не боялись быть беззащитными, о том, что нужно бороться, чтобы победить свой страх. Заметка Гуннара Экелёфа*: «Мне довелось – в своих фантазиях – пережить всё то бесстыдство и всю ту бессовестность, из которых состоит первая половина XX века. В очень раннем возрасте мне также довелось видеть бледных и шокированных людей на Унтер-ден-Линден*, в тот же год я видел поля боев, где не осталось ни одного единственного дома, ни дерева. Это было в 1920 году. Затем война в Испании. Затем Вторая мировая, потом Корея, Вьетнам, расовая ненависть на всех фронтах, власти предержащие на всех фронтах. Я хотел служить… Но я никогда не забуду того, что видел и о чём думаю постоянно. Как человеку стать хорошим. Порой мне кажется, что это злобный зверь, а порой мне кажется, что я различаю какие-то проблески, видимо, тогда, когда меня обнимает женщина.
Я не усматриваю никакого иного решения для человечества, нежели подспудное… Тайная Вечеря, подспудное сопротивление всем начальствующим…
Кто-то сказал: мы можем измениться, если изменится мир. Но это не по-христиански, а по-язычески. Так я смотрю на вещи».
Примерно так же смотрю на это и я. Каждый должен переменить самого себя. Показать, что под маской скрывается другой.
Что мы тем не менее делаем
«Мне довелось – в своих фантазиях – пережить», – говорит Экелёф.
В фантазиях – значит в слове. Он говорил о том, что боялся и как в конце концов перестал бояться того, чтобы бояться, поскольку он осознал и принял, что он вообще никто: «В действительности ты никто», – и нашёл в этом нечто вроде утешения. Важно то, что он посмел рассказать об этом другим и повторять снова и снова: «Я боюсь. Я никто». Ты ведь тоже так думаешь, разве нет?.. А иначе как сможем мы выдавить из себя облечённого властью?
Что мы тем не менее видим
Мы, разумеется, отлично видим, что это так. Только нам не нравится смотреть правде в глаза. И если мы наконец это делаем, мы немедленно зажмуриваемся, чтобы увиденное не смогло вырваться и докучать нам снова. Мы считаем, что мы нашли для истины столь подходящее место, что она уже и не должна, да и не сможет пошевельнуться. Но это никакая не истина. Это лишь движение по направлению… нет, не к истине, может быть, по направлению к лучшему человеку, к лучшей жизни друг с другом. Многие говорят внутри себя, что, мол, стихи – это то, что должно сообщать человеку истину (или, во всяком случае, парочку истин). Но стихи не истина – это даже не мечта об истине: стихи – страсть, стихи – игра, возможно, даже игра трагическая – игра, в которую мы играем с миром, который играет с нами в свою собственную игру.
О чём мы тем не менее говорим
Старый китайский анекдот о чистой страсти:
Учитель обратился к своим последователям: «Мне требуется тот, кто доставит весть Кси-тяню; кто отправится к нему?» Ву-фень сказал:
«Я пойду». «Как собираешься ты передать ему весть?» – Ву-фень сказал: «Когда увижу Кси-тяня, я сообщу её ему». – «Что же ты скажешь?» – «Когда вернусь, расскажу тебе».
Выше я постаралась обозначить моё отношение к моим читателям.
Я бы хотела подвигнуть их к тому, чтобы они заговорили, о чём они не говорят. О том, о чём мы в глубине души вполголоса, несмотря ни на что, сами с собой говорим.
Я бы хотела подвигнуть их к тому, чтобы они увидели то, чего они не видят. То, что мы тем не менее всё время видим, но боимся назвать это словом.
Я бы хотела подвигнуть их к тому, чтобы они сделали то, чего они не делают. То, что мы все-таки хотели бы сделать, если бы только смогли стать для этого достаточно беззащитными.
Бесклассовый язык
Я не посредник.
Я не рассматриваю писателя как посредника. И поэтому я не рассматриваю ни каналы, ни рабочие места, ни тюрьмы как нечто, требующее от меня занять определённую позицию. В мои планы не входит быть ни посредником, ни законодателем мнений или идей, и если, против моего желания, меня используют в таком качестве – возможно, со злым умыслом, – я предпочту рассматривать это как побочный эффект или необходимое зло.
Итак, в качестве первоочередной задачи писателя я не рассматриваю влияние на общественное мнение, я даже не рассматриваю воздействие на разум людей как какую-то особо центральную задачу.
Я хочу влиять на слепоту.
Люди творят Историю в причудливом сочетании разума и слепоты.
Разум нам известен, у него есть свои вариации, легко может оказаться, что они станут многочисленными, практически необозримыми, но в принципе разум – это фактор известный.
А влиять всегда стоит на неизвестный фактор.
Но ведь наши поиски истины не могут влиять на слепоту.
Ничьи взгляды не могут влиять на случай.
На результат бросания костей влиять вообще нельзя.
А требуется повлиять именно на результат бросания костей.
В качестве задачи писателя я рассматриваю создание кода, который позволяет считывать результат бросания костей.
Изобрести такую систему координат, которая случай делает