class="p1">Образ романтического поэта – того, кто трагически проживает до конца, до смерти и исчезновения конфликт между искусством и жизнью, между правотой воображения и правотой повседневной жизни, – сегодня продолжает яркое существование лишь во вселенной рока. Официальные поэты прячутся за своими письменными столами и за своими книжками. Они смешивают и оттачивают слова и рифмы. Аплодируют друг другу и хвалят друг друга, вознаграждая друг друга за проданные двадцать экземпляров. Создается впечатление, что за комбинаторными навыками, за формальным совершенством нет никакой души. У более или менее прóклятых рок-поэтов эта душа исключительно живая и пульсирующая389.
Во второй половине XX века социальная история культуры пережила на Западе глубокую трансформацию: огромные массы людей, которые до этого жили, ограничиваясь самым необходимым, получили возможность развивать свои интеллектуальные потребности; ими начала заниматься мощная и разветвленная индустрия. Частью этого процесса стал рост молодежной публики, к которой относятся жаждущие поэзии толпы, обрисованные Тонделли. Росту культурных потребностей соответствует постепенное развитие новой культуры, которая изначально была связана с потреблением, с рынком и с завоеванием исключительно экономического капитала, но которая со временем увеличила свой авторитет, стала бороться за право на память, вторглась на территорию, где царит традиционная культура, что привело к возникновению открытых конфликтов, замаскированных конфликтов или их гибридных форм. По сути, система произведений, интеллектуальные фигуры и жанры, которые произвела массовая коммуникация, функционирует как новая гуманистическая культура, то есть как корпус текстов и дискурсов, претендующих на то, чтобы объяснить человеческую жизнь, рассказать о ней в забавной или поучительной форме, – в традиционной культуре эта задача возложена на интеллектуалов и произведения искусства. Завершая процесс, начавшийся с наступлением современной эпохи, когда появились первые газеты, телевидение, коммерческое кино, легкая музыка, газеты и журналы сегодня способны конкурировать по престижу и символическому капиталу с текстами, которые до сих пор изучают в школе.
Рождение нового гуманистического канона – возможно, важнейшая культурная трансформация, которую переживает западная культура последние три столетия, в некотором смысле она напоминает метаморфозы, в течение XVIII века изменившие систему литературных жанров и приведшие к появлению нового типа интеллектуала, к развитию журналистики, рождению романа, буржуазной драмы и современной поэзии. Сегодня мы видим отдельные фрагменты новой, формирующейся территории, но еще не улавливаем смысл целого. К примеру, мы видим, что некоторые из лучших современных авторов вышли из контекста аван-попа, в котором элементы традиционной гуманистической культуры смешиваются с элементами, взятыми из новой массовой гуманистической культуры; мы видим, что вкус midcult постепенно захватывает канон и память, особенно в сфере искусств, которые обращены к публике неспециалистов; мы видим, что школьные и университетские программы все больше открыты новой, медийно-зрелищной культуре; мы видим, что финансирование, которое государства выделяют на элитарное искусство, нередко вызывает полемику. Как и все серьезные трансформации, наблюдаемые нами изменения разворачиваются с непостоянной скоростью, оставляя за собой неровный горизонт, на котором новое накладывается на старое; иногда это проходит мирно, но чаще приводит к конфликтам. Проводя сравнение с городом, можно сказать, что подобная перестройка предусматривает, что некоторые старые, аристократические кварталы снесут, чтобы освободить место для новых кварталов, лишенных памяти. В ходе последней крупной метаморфозы европейского литературного пространства разворачивалась похожая трансформация: некогда престижные формы – эпос, трагедия в стихах, комедия в стихах, Gesellschaftslyrik, назидательная поэзия – уступили место новым формам, нередко явно плебейским.
Самым красноречивым признаком происходящего стал пугающий кризис легитимности, поразивший отдельные сферы высокой гуманистической культуры, особенно сферы, менее связанные с общими представлениями, а значит, более подверженные радикальной критике. Не только для массовой публики, но и для далекого от этого предмета интеллектуала посещение выставки современного искусства давно превратилось в бессмысленность. Есть что-то глубоко нездоровое в залах, набитых произведениями, существующими в ментальной вселенной, никак не связанной с миром реальной жизни, в воспроизведении диковин, имевших смысл девяносто или сорок лет назад, во время первой или второй волны авангарда XX века, но сегодня воспринимающихся как печальные повторения экспериментов, которые на самом деле повторить невозможно. Во Франции последние двадцать лет пластические искусства стали предметом жесточайшей полемики, которая довольно быстро приобрела политический оттенок – и потому, что Французское государство щедро финансировало художников, и потому, что отказ народных масс от подобного искусства принял грубые, ощутимые формы – жители бедных окраин начали разрушать скульптуры, которые, по мнению местной администрации, были призваны оживлять улицы и площади390. Подобное происходило и в литературе, хотя и в менее зримой и менее резкой форме. В то время как роман сохраняет поддержку широкой публики, театр и поэзия все больше превращаются в автореференциальную языковую игру: когда Тонделли утверждал, что сегодня великими прóклятыми поэтами являются рок-певцы, он описал историческую схему, которой придерживается наиболее образованная часть молодежной публики, незнакомая с современными лириками, но покупающая дешевые издания поэтов, которым поклоняются, и спокойно совмещающая чтение Рембо с прослушиванием песен «Red Hot Chili Peppers». Этот новый общественный хор, нередко имеющий довольно высокий уровень образования, больше не признает границу между высокой и низкой культурой, которую четко проводил традиционный гуманистический канон, – теперь этот хор обладает необходимой символической властью, чтобы навязать новые ценности. К изменению соотношения сил прибавляется метаморфоза, которую пережила песня во второй половине шестидесятых годов, когда легкая музыка открылась для экспериментов и стала идеальным средством выражения новой молодежной культуры, вторгнувшись на территорию поэзии. Решающую роль сыграло поколение тех, кто родился в годы Второй мировой войны и кому в 1968 году было лет двадцать–тридцать. Возможно, в будущем в школьных и университетских программах певцам того времени уделят больше места, чем их ровесникам-поэтам; впрочем, трудно отрицать, что для социальной истории культуры Шеймас Хини, родившийся в 1939 году, куда менее важен, чем Джон Леннон и Пол Маккартни, родившиеся в 1940 и 1942 годах.
Если отношения между поэзией и легкой музыкой проливают свет на конфликт, противопоставивший две гуманистические культуры современного западного мира, столкновение между этими формами отражает их очевидную преемственность, потому что рок и поп позволяют мусическому элементу современной поэзии распространиться в массах в эпоху, когда сам этот литературный жанр переживает упадок. Новый лиризм можно воспринимать по-разному: для множества людей, слушающих англоязычную музыку и не знающих английского, песни выражают иные значения, чем то, что заложено в их текстах; для молодежной публики, которую описал Тонделли, певцы – это музыкальные поэты, которые рассказывают истории, делятся пережитым опытом, излагают обрывки эмпирической или трансцендентальной автобиографии. В этом случае тексты песен функционируют как стихи, а художественное пространство легкой музыки начинает напоминать литературное пространство современной поэзии. Сегодня миллионы людей строят более или менее