Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

сразу в темноте разглядела стоявшего у перил Новосильцева и, подойдя, спросила:

– Почему ушли?

– Ее пение прекрасно. Оно заставляет вспоминать былое, а я не хочу сейчас свидания ни с каким прошлым. Я хочу думать, только думать.

– О чем?

– О вас, Софья Тимофеевна! Простите! Привык на вопросы отвечать точно.

– Обо мне? – спросила Софья растерянно, но ответа на вопрос не услышала. Из зала доносилось пение цыганки.

– Начал думать о вас с того дня, когда побывали у меня в доме. Если спросите почему, то сейчас, к сожалению, точно ответить не смогу, ибо не знаю, почему думаю о вас. Пойдемте в зал. Здесь сыро.

Они вернулись в зал. Никто не заметил ни их ухода, ни их прихода. Все завороженно слушали пение. Цыганка пела на родном языке, и никому незнакомые слова не мешали чувствовать смысл трогательной, волнующей песни…

Вернувшись с ужина домой, Олимпиада Модестовна, отослав Ульяну, не торопясь разделась сама и начала бродить по опочивальне. Участились ее шаги, когда вспомнила сказанное Новосильцевым. Старуха видела, как, побледнев, слушала внучка его похвалы, как дрожала ее левая рука, лежавшая на столе. Видела старуха, как внучка вышла следом за ним на террасу, как вернулась с ним обратно, стояла рядом. Вспомнила, как ехала домой молчаливая, забыв, как обычно, перед сном поцеловать бабушку, ушла в свою комнату.

Беспокойны мысли старухи. Понять не может, когда внучка успела завести в разуме память о Новосильцеве, а подтверждение тому его неожиданный приезд на спектакль. Все это не зря, а она об этом и не подозревала.

Пересчитывает маятник часов минуты. Уже первые петухи начинают пробу голосов, а старуха ходит, забыв про сон, и не может понять, отчего внезапно завелась тревожность о внучке. Ведь все будто как обычно. Всякая девушка должна полюбить. Сердцу не прикажешь. Время теперь другое, а потому вся житейская поступь у людей на новый лад.

Поют петухи. Слушает их перекличку Олимпиада Модестовна, кажется ей, что уж слишком громки их голоса в это утро.

Накинув шлафрок, вышла она из опочивальни по лестнице, не держась по обыкновению за перила, поднялась на второй этаж, миновав сумеречные покои, дошла до комнаты Софьи и, тихонько отворив дверь, увидела, что Софья все еще в вечернем платье стояла у раскрытого окна.

– Не спишь?

Софья обернулась к бабушке.

– Нет. Столько впечатлений – просто голова кругом.

– Да разве уснешь. Петухи, как оглашенные, голосят.

– Пусть утро славят. Новое утро, бабушка. А сама почему не спишь?

– Да как уснуть? Чать, и у меня все живо в памяти. Умаялась, а сна нет. Осчастливила ты меня, Софушка, теплом своей души.

– Помнишь, как Вадим Николаевич говорил обо мне за столом?

– Такое не забудешь. Только ты, родимая, не всему на слова верь. Слова иной раз девичью судьбу и не по-доброму ломают. Беда мне с тобой. Ворошишь собой мою старость, заставляешь свою молодость вспоминать, а мне покой нужен. Радовалась, что ты возле меня оказалась, а ты вдруг…

– Что ты, бабушка. Я просто сегодня счастлива. Понимаешь, счастлива.

Софья обняла бабушку, прижалась головой к ее плечу. Стояли обе у раскрытого окна в утренней прохладе со своими такими несхожими мыслями и уже не слышали петухов, певших по всей Сатке…

7

Новый дом Осипа Дымкина в Саткинском заводе стоял в сосновом бору возле дороги на Златоуст. Выстроен дом по проекту уфимского архитектора: в два этажа, каменной кладки, с венецианскими окнами. Строился он действительно почти на чужие деньги, благодаря дружбе хозяина с Олимпиадой Модестовной. В просторных комнатах нижнего этажа нагромождение всякой мебели, тяжелой и громоздкой, завезенной в край чуть ли не с самого начала восемнадцатого века. Дымкин приобретал ее за бесценок от своих должников, в большинстве людей купеческого сословия, разорявшихся около золотой промышленности. Но нужно отдать Дымкину должное, он достаточно хорошо просветился возле уральской интеллигенции. Второй этаж дома, особенно его парадная столовая и зал, был меблирован по последней моде, хотя и здесь двадцатый век был перемешан с прошлым, но этого нельзя было ставить хозяину в вину, ибо новый век в жизни России еще совсем малолеток, всего только по седьмому году…

Накануне своего отъезда из Сатки в Екатеринбург Небольсин обедал у Осипа Дымкина. День был пасмурный. В столовой полумрак, но он не мог уменьшить ее торжественность от множества зеркал и золотистых обоев.

В сервировке стола преобладали серебро и хрусталь. Закуски не могли удивить такого гурмана, как Небольсин, ибо состояли главным образом из солений и маринадов, но все же медвежий окорок особого уральского копчения на осиновой коре привел гостя буквально в восторг, и он выпил под него не одну рюмку.

Удивил гостя и вкус суточных щей на рябчиковом бульоне. Он съел их две тарелки. Жареный поросенок с тушеными солеными груздями не произвел на него желанного для хозяина впечатления.

Во время обеда прислуживала статная старуха в богатом вишневом сарафане, перебиравшая в руках горошины кипарисовых четок.

Небольсин сидел за столом в расстегнутом сюртуке, а хозяин в синей шелковой рубахе, подпоясанной ременным пояском.

Дымкин, изрядно выпив, старался занимать гостя рассказами о своей холостяцкой жизни:

– Неосмотрительно поступаете, Орест Михайлович, пренебрегая в делах помощью особ женского пола. Ведь, как говорят, где даже черту заказано, там бабе дозволено. У них великая сила, начиная с телесных прелестей. Вот я завсегда имею возле себя в деловом и жизненном обиходе нескольких преданных обожательниц, но, конечно, при этом не бескорыстных. Да разве жалко, если помогут хорошее дельце обстряпать. Но, конечно, при этом памятую о светлом женском разуме. Таких, кои способны размышлять, не завожу, только по той причине, что, размышляя, не бывают слепыми и точными исполнителями моих задумок.

– Забавно. Но надеюсь, ваши обожательницы недурны собой.

– Это главное. Потому мужской благодатью наделен с избытком, а посему иной раз накатывает желание приласкаться к женщине с прекрасным обликом. Ведь сами знаете, как это обольстительно.

– Тише! Может услышать!

– Не беспокойтесь. Старуха глухонемая.

– Неужели?

– Да у меня в доме вся челядь такая. Специально выискиваю.

– Как же общаетесь с ними?

– Очень просто: пальцами и губами. Велика мудрость. Мне иначе нельзя. Никто в доме не должен слышать, о чем хозяин ведет беседу с гостями. Челядь нынче с подлинкой в разуме. За хрустящую кредитку свыше десяти рублей с кишками продаст да сплюнет. А возле меня какой народ? А дела мои почти всегда с каким-нибудь секретом, и мне нежелательно, чтобы о них дознались конкуренты и завистники моему благополучию.

– Забавно. – Улыбнувшись, Небольсин оглядел хозяина, допил из фужера сухое вино, а вытирая рот салфеткой,