– Вы поедете со мной, – прижал он меня к груди, и я согласно закрыла глаза.
Чтобы не видеть разочарования в серых глазах Оливье.
Уткнулась носом в белую рубашку Фредерика и устроилась поудобнее.
«Пожалуй, прогулка и правда была чудесной», – подумала я. От воспоминаний сладко заныло внизу живота, рубашка Элиаса показалась нестерпимо грубой, так обострились чувства.
Демоны.
Рвут изнутри. Внутренности, кровавая каша и вместо крови яд.
И сама я… демон?
– Мы на месте, – тихо сказал Белами-старший. Кажется, пока мы делили одну кобылу, он целовал мои волосы, а может быть, нет…
Оливье снял меня с лошади.
– Накрыть в столовой? – Кто-то задал мне вопрос.
– Нет, я поужинаю у себя. – Кто-то куда-то пошел.
Откуда столько людей?
– Меланика, – позвал Оливье, нашла силы посмотреть на мужчину, – ты устала, я приеду завтра.
– Хорошо, – Оливье наклонился и легонько поцеловал меня в шею.
– Этот запах, Ника, – прошептал он мне, – чужой запах на любимой женщине, он сводит с ума.
– Я намочила рубашку. – Тео забрал меня у Оливье. – Кажется, я говорила, что упала в реку?
– Конечно, – ответил мой жених. – Спокойной ночи.
– Всего доброго, – попрощался за меня Фредерик, и мы с Тео вошли в дом.
Тео. Спокойный, как скала, как и всегда. Будто и не тронула его смерть Албина, они ведь росли вместе. Фру Бьерк лишилась родного брата.
– Похороны?
– Кремация, – понял он мой вопрос, – урну доставят через неделю, – кивнула.
Албин, как и Тео, был со мной эти долгие пять лет. Я снова теряю, теряю тех, кто мне дорог…
Стемнело.
Слуга принес ужин, кувшин ледяной воды и бинт. Тео посадил меня в кресло, напротив низкого каменного столика. Мама устроилась рядышком и прикладывала холодный компресс к больной лодыжке.
– Что у вас с Элиасом? – тихо спросила она.
– Ничего, – ответила я и поморщилась. То ли от боли, то ли от лжи.
– Вы были знакомы? – Мама насухо вытерла ногу и наложила повязку, плотно зафиксировав стопу.
– Почему ты так думаешь? – поинтересовалась я.
Опять еда не имеет вкуса… пресный пирог, пресный суп и резиновая рыба. Отставила тарелку.
– Просто показалось. – Она поцеловала меня в лоб и вышла из комнаты. – Люблю тебя, – нежно улыбнулась она мне в дверях.
– И я. – Мама закрыла за собой дверь.
Зачем-то встала. Кое-как дошла до окна, открыла. Прохладный летний ветерок ласкал лицо. Посмотрела во двор. Охрана, машины, люди. Закрыла ставни и задернула портьеры. Большая светлая спальня. Я не успела как следует разглядеть ее днем, и сейчас взгляд выхватывал яркие детали обстановки.
Яркое пятно адамарского ковра на полу, резная спинка широкой кровати, выкрашенная в цвет стены узкая дверь, вероятно, в смежную спальню.
Чьи покои за этой неприметной дверцей?
Может быть, Элиаса?
Медленно, хватаясь за стенку и морщась от неприятного ощущения, подошла и уткнулась лбом в твердую поверхность. Рука потянулась вверх, как если бы он стоял там, по другую сторону двери. Как в тот день, когда мы впервые увиделись. Губы растянулись в улыбке, как удивлены были мы оба…
Сжала кулак и ударила в светлое дерево.
Там никого нет. Никого нет!
Кто-то дернул ручку, дверь была заперта с моей стороны, кажется. Вздрогнула и отошла, если можно назвать шагами мои нелепые попытки передвигаться.
Фантазии, глупые, ненужные мечты, когда же вы оставите меня?
Дверь в комнату распахнулась:
– Спокойной ночи, Ваша светлость! – улыбнулся Элиас.
– Спокойной ночи, дорогой брат! – вернула я улыбку.
Ушел, аккуратно закрыл дверь – и ушел.
Села на пол и заплакала.
Спокойной ночи, дорогая сестра…
– Этого больше не повторится, – кто-то вошел… мсье Фредерик, усмехнулась сквозь слезы, – даю вам слово, – он снова взял меня на руки, положил на кровать.
«Это становится традицией», – промелькнуло в голове.
– Спокойной ночи, – он легонько провел рукой по моим волосам. Сжалась, будто это удар, а не ласка. Выдохнул, почти бесшумно, но я услышала.
– Уйдите, – прошептала я, – прошу вас, оставьте меня в покое…
Вышел, и я закрыла глаза.
Что же мы наделали?
– Родная, просыпайся, – мама открыла портьеры, – у нас гости.
– Доброе утро, – солнышко осветило комнату, – и кто?
– Оливье, – поморщилась.
– Все еще болит? – испугалась мама.
– Немного, – вранье, нога почти не беспокоила, – кто-то еще?
– Мсье Лерой-старший и герцог Норд-Адер, – она посмотрела на свои руки и добавила: – С дочерьми.
– Пришли справиться о здоровье мсье Премьера?
– Вероятно, – она пожала плечами, – он так плох…
– Мне нужно отправить Роланду сообщение, – встала я с кровати, – я скоро спущусь. Спасибо, что предупредила.
– Жду тебя в столовой, – сообщила мама, а я направилась в ванную.
Черное платье, черные туфли, черная душа… и белые волосы, убранные в высокий пучок.
Достойная дочь Нордин, кого ты хоронишь сейчас?
Может быть, это ты там, в устланном белым атласом ящике?
Жива ты? Мертва?
Горсть земли в руках Элиаса. Летит в восковое лицо. Закрыть крышкой, засыпать, забыть.
Это лучше, чем жить. Так жить…
– Фрекен вон Редлих, – Элиас стоял у моей двери, – вашу руку.
– Мсье Белами, – черное кружево на холодных пальцах. Взяла его за локоть и выдавила улыбку:
– И давно вы ожидаете?
– Недавно, – ответил он и так же натянуто улыбнулся, – несколько лет. Впрочем, об этом позднее. Прибыл ваш жених, мадмуазель.
– И ваша невеста, мсье.
– И моя невеста, – согласился Элиас и наклонился ко мне, – где же радость от встречи, Ника? – губы коснулись уха.
– Я северянка, – пожала плечами, – нам не свойственны эмоции.
– Верно, – взял мою руку и поцеловал, – северянка.
Не заметила, как дошли до столовой. Слуга распахнул двери.
Оливье и мама, мсье Сусс, две его дочери и Юлиан Лерой.
– Невероятно, – приветствовал меня герцог Сид-Адер, – как вы похожи на Эллен! – Мужчина подошел и поклонился мне.
– Нордин, – улыбнулась я, – мы все похожи. – Оливье смотрел туда, где моя рука касалась тонкой рубашки Элиаса.
Бывший друг… как жаль, что я не могу ничего тебе дать…
Нужна ли тебе такая любовь?
– Я был знаком с мадам Белами, – сообщил Юлиан, – как жаль, что она ушла из жизни так рано.
– Жаль, – забрала руку, Оливье потянулся к фарфоровой чашке, – а где же мсье Фредерик? – задала я вопрос.
– Мсье Белами по-прежнему плохо себя чувствует, – ответил Норд-Адер, – доктор сказал, ему нельзя волноваться, – он перевел взгляд на старшую дочь, – даже невесту не пустили.
– Печально, – повернулась к Элиасу, – присядем?
– Конечно, – он подвел меня к столу, выдвинул стул и поклонился.
Расселись.
«Не хватает лишь Грегори». – Забавная мысль.
– Чему вы улыбаетесь, Ваша Светлость? – поинтересовался мсье Лерой.
– Солнцу, мсье, – посмотрела на него, – сегодня чудесная погода.
– Эллен тоже любила солнце, – прошептал Юлиан, – она и была солнце… Все мы грелись в ее лучах…
– И не только грелись, – я посмотрела в желтые глаза, – кого обожгло это солнце? Почему погибла принцесса Нордин? – На миг показалось, что на меня смотрит волк. Злоба, ненависть, страх, боль. Что же связывало вас с Эллен, южный герцог? Сдержался, ответил:
– Этого никто не знает, – сахар, не много ли сахара вы добавили в чай? – к сожалению.
– К сожалению, – подтвердила я и с интересом смотрела, как Юлиан пригубил терпкий, а теперь уже отвратительно сладкий чай.
– Фрекен вон Редлих, – вступила в разговор Агата, – применение хлора, это ведь ваша заслуга? – Мама дернулась, Элиас закаменел. – Каково это, знать, что ты убил сотни тысяч людей? Где вы потеряли человечность, Ваша Светлость?
– Сотни тысяч врагов, – поправила я ее и улыбнулась, – врагов, мадмуазель Сусс. А знание… меня это не трогает, – посмотрела на нее в упор, – меня вообще мало что трогает.