более что это такое пустое дело. Поверьте мне, следователь в свое оправдание скажет, что я запугал его револьвером. Я уже представил себе его физиономию, когда наведу на него дуло револьвера. В ту минуту он сам пожелает, чтобы я был как можно дальше. В особенности, если принять во внимание его мнение обо мне.
Итак, тотчас же по получении моего письма, не теряя ни минуты, вы отправитесь купить револьвер. Выбирайте так называемую систему Bulldog (Бульдог) с широким дулом, миллиметров в 9—12.
Вы понимаете, чтобы запугать человека, нужна пуля большого калибра, и если мне самому придется застрелиться, то я не хочу долго мучиться.
Также обратите внимание, чтобы размеры револьвера позволили ему поместиться в кармане жилета, а я уже сумею пронести его в Мазас и вынести оттуда.
В случае, если у вас нет денег, постарайтесь во что бы то ни стало их достать. В крайнем случае, обратитесь к Евгении (Форестье), улица Сен-Жорж, 48, вы скажете ей, что деньги нужны для меня. Главное, уверьте ее, что ей нечего бояться и что я на нее не сержусь, как она, по всей вероятности, думает. Она даст деньги, а если у нее нет, то достанет, тем более что револьвер стоит недорого — франков 20–30.
Если у вас останется кое-что, то пришлите мне, чтобы я мог нанять карету. Кстати, не забудьте прислать мне воротничок и манжеты, но необходимо, чтобы все это было сделано скоро и чтобы Мори принесла мне завтра, в четверг.
Следствие по моему делу продлится не более двух-трех дней, но я постараюсь заболеть, чтобы меня вызвали к следователю не раньше, как на будущей неделе.
Присмотрите, если можете, место, куда бы я мог скрыться, вы скажите Мори, а она мне передаст. Хотя я знаю, куда направиться, но это ненадежное место, потому что ни на кого нельзя полагаться. А между тем я хотел бы остаться в Париже, чтобы заработать несколько тысяч франков, которые мне заплатит одна газета за мои мемуары, описания моей жизни, моего процесса и пр.
Мне уже были сделаны некоторые предложения в этом роде.
Как видите, на этот раз я прошу вас совсем немного: спасти мне жизнь сообща с моей Мори, которую, как вы знаете, я так люблю.
Если можно, постарайтесь обойтись без Евгении, но главным образом не показывайте ей моего письма, которое, кстати, вы разорвете тотчас по прочтении.
Если бы эта мысль явилась у меня раньше, то я не был бы в Мазасе, где, как вам известно, я сильно страдаю. Надеюсь на вас, нужно, чтобы Мори принесла мне все это завтра, в четверг. Один день промедления может меня погубить, тем более что если она ничего не принесет и не придет, то я могу подумать, что вы действительно желаете моей смерти. Тогда, пожалуй, мной овладеют такие мысли, которые до сих пор я старался от себя отдалить, и я уже буду не способен защищаться с прежней энергией.
Мысль, что Мори может принадлежать кому-нибудь другому, для меня невыносима. Я предпочел бы видеть Мори в тюрьме, даже мертвой, чем знать, что ею обладает тот, который хотел на ней жениться, я готов ее убить, чтобы помешать этой чудовищной вещи. Ведь вы знаете, как ее люблю!
Но прочь мрачные мысли! Будем дружны, согласны. Поверьте мне, друзья мои, Прадо стоит, чтобы все вы его любили. Никто не знает, какое у меня чудное сердце. До свидания, спасите меня».
Но все это нисколько не разъяснило, кто был этот таинственный Рокамболь, который умер на эшафоте под чужой фамилией и который в традиционном протоколе о смерти казненного был назван X.
Одной из характерных черт его было желание блистать и рисоваться, и за эту слабость ему пришлось дорого поплатиться. Желая приобрести тот особый ореол, которым в Париже украшают все таинственное, он написал господину Гюльо свою биографию, в которой, однако, умалчивал о своем настоящем имени, хотя называл себя потомком знатной фамилии.
Это был настоящий роман, написанный, — нужно отдать ему справедливость, — с большим мастерством и изобиловавший драматическими сценами.
Прадо рассказал, что он был воспитан в Жигоне одной дамой, которая постоянно носила траур и часто водила его молиться на могилу, — как она говорила, — своей матери.
Ему шел тринадцатый год, когда в 1868 году умерла особа, заботившаяся о нем. Тогда он совершил первый взлом с целью воровства. Он вскрыл сундук своей приемной матери, чтобы овладеть пакетом, который она благоговейно берегла. Он нашел там альбом и некоторые бумаги, которые открыли ему тайну его рождения, — трагическую тайну, утверждал он, — которой он не желал открывать.
«Когда я завладел альбомом и бумагами моей матери, совершил единственную кражу, которую мог у нее сделать. Это было мое первое воровство, но воровство честное», — писал он.
После путешествия во Францию, о котором он рассказывал в довольно туманных выражениях, он покинул Европу и четырнадцатилетним мальчиком побывал в Калькутте, Гонконге, Гаити, Сан-Франциско и Нью-Йорке.
В 1882 году он поступил в отряд карлистов, с которыми много мытарствовал, перебиваясь изо дня в день. Однажды, переехав через французскую границу, он похитил драгоценностей на 8000 франков, потом снова возвратился в карлистскую армию. Задержанный, как шпион, при осаде Сен-Себастьяно, он был освобожден дочерью градоначальника, которую он соблазнил.
Раненный осколком гранаты при битве под Сомнозио и перенесенный в лазарет, он познакомился там с одной сестрой милосердия, которая, по его словам, принадлежала к одной из знатнейших фамилий английской аристократии. Он увез ее и женился на ней, потом они вместе посетили святые места, откуда он привез ее уже умирающей в Италию, где она скончалась.
Тогда он уехал в Гавану и там, в одном ссудном ломбарде, среди белого дня на глазах двух женщин, запуганных его угрозами, украл драгоценностей на 30 000 франков. «Спустя два часа, — говорил он, — я сбыл драгоценности и возвратился в Европу».
По окончании карлистского восстания, он эмигрировал в Пару и в Лиму, где ему представился случай жениться на миллионерше, которая принесла ему в приданое 1 200 000 франков. От этого брака родился ребенок, который прожил очень недолго. Жена также вскоре умерла, но к этому времени он уже успел проиграть в карты 400 000 франков. Изгнанный другими претендентами на наследство его жены, он возвратился в Лиссабон. Там он приобрел доверие одного богатого итальянца, у которого позаимствовал только 5000 франков из чувства деликатности, так как мог бы поживиться несравненно большей суммой. Потом, с помощью подобранного ключа, он пробрался ночью в