один ювелирный магазин, где похитил на 40 000 франков драгоценных вещей. Спустя немного времени он проник в тот же магазин, но уже ничего не украл, а только оставил письмо, в котором советовал хозяину магазина приставить лучших сторожей к своим драгоценностям.
После последней дальней экспедиции на Мадагаскар, возвратившись в Мадрид, он открыл игорный дом, куда заманивал богатых греков, и обыграл их на 200 000 франков с помощью фальшивой рулетки. «Это единственные деньги, — рассказывал он, — которые я брал с удовольствием, так как они были украдены у воров». Эти деньги он так же быстро прожил, как и нажил. Далее он рассказывал, что выманил у одной старухи 30 000 франков, разыгрывая перед ней роль влюбленного.
Наконец, в 1879 году, он познакомился в Сен-Себастьяне с Долорес Гарсес Марсилла, происходившей, — по его уверениям, — из древнейшего рода арагонских королей. 1 ноября того же года он женился на ней в Мадриде. Она принесла ему в приданое 34 000 дуро, что составляет 170 000 франков.
Таково резюме длинного романа, который ему вздумалось написать на досуге, которым он в избытке располагал в Мазасе. Сколько было истины и сколько лжи в этом рассказе, признаюсь, я не сумею определить. На суде Прадо утверждал, что написал этот роман из желания посмеяться над господином Гюльо и доказать, что у него все еще гораздо больше фантазии, чем у судебного следователя.
Без сомнения, Прадо много лгал следователю, но нельзя утверждать, что все, написанное им в этой исповеди, безусловный вымысел.
Бесспорно, он был бандитом высшего полета, обладающим смелостью и гордостью испанских выходцев, от которых, по всей вероятности, происходил. Это был разбойник из диких американских пампассов, заблудившийся в Париже, где, на его несчастье, не расстался со своими привычками разбойника с большой дороги.
Но если в нем было много испанского тщеславия и гордости, то он отличался в то же время чисто славянской хитростью. В редкие проблески откровенности, которые иногда на него находили, он признавался, что он полуиспанского, полупольского происхождения.
Быть может, он не лгал, говоря это, и если он очаровывал с такой неотразимой силой женщин, то, по всей вероятности, благодаря странной космополитической помеси в его натуре, обладавшей необъяснимым обаянием для женских сердец.
Я видел Прадо всего два раза, однажды в кабинете господина Гюльо, когда судебный следователь позвал меня, чтобы проверить какое-то показание обвиняемого, потом в камере тюрьмы Рокет за несколько минут перед тем, как его голова упала в корзину палача.
Именно во время этой последней встречи, — как я расскажу впоследствии, — мне пришлось довольно долго с ним беседовать.
У меня оставалось воспоминание о его ласкающем голосе, имевшем какую-то удивительную теплоту и в то же время очень приятный музыкальный тембр.
При виде этого маленького, нервного и сухощавого мужчины с черными как вороново крыло волосами и матово-смуглым цветом лица невольно возникал вопрос, каким талисманом он обладал, чтобы пленять женские сердца, но после нескольких минут разговора с ним становилось понятно, что это его голос и необыкновенная увлекательность речи завлекли стольких жертв в ловушку.
За несколько дней до разбора его процесса на суде он проявил свою отвагу такой экстравагантной выходкой, которая, наверное, останется единственной во всей судебной практике. Одна газета, а именно «Матэн», напечатала составленный господином Фальсиманом обвинительный акт вопреки закону, воспрещающему оглашение судебных документов до разбора дела. И вот, Прадо представил жалобу в гражданский суд, требуя с газеты сто тысяч франков в возмещение убытков за причиненный ему вред.
Само собой разумеется, что претензия его была отклонена, хотя газете пришлось заплатить штраф, как того требовал закон, — но главный интерес этого дела заключался в той маленькой речи, которую произнес Прадо, отстаивая свои требования.
— Милостивые государи, — говорил он, — я не стану возражать против обвинения, которое тяготеет надо мной. Через несколько дней я предстану перед другим трибуналом, и там, после всех прений, которые меня ожидают, станет ясно, что останется от обвинений, возведенных на невиновного.
Я пришел сюда не для того, чтобы говорить о своих несчастьях. Нет, я расскажу вам только то, что я испытал в то утро, когда прочел в газете «Матэн» обвинительный акт, под которым тщетно искал подписи Понсона дю Террайля!
Мой адвокат, господин Комби, с участием, за которое я глубоко ему признателен, указал мне на статью, по поводу которой я обращаюсь теперь к вашему правосудию. Это не статья, а целый роман. Я протестую, господа, протестую против того, что она была напечатана в газете и, именно, в интересах частной наживы.
Для того чтобы наполнить кассу и нажиться за мой счет, газета не поцеремонилась заранее предубедить общественное мнение в моей виновности и повлиять на присяжных. Выставляя меня до суда и приговора пресловутым «амерканцем», что в глазах толпы равносильно эпитету убийцы Марии Ангетан!
Господа, я уважаю журналистов и не инкриминирую профессии, к которой отношусь с должным почтением, но я нападаю на беззастенчивых репортеров, которые толкаются по кухням и передним, собирая сплетни слуг, а потом пересказывая их как достоверные известия.
Вот почему я требую возмещения убытков. Мне нанесен вред, который я не считаю преувеличенным определить в сто тысяч франков. Ведь моя голова поставлена на карту. Вы не откажете мне в этом удовольствии, из которого, кстати сказать, я лично не извлеку никакой пользы потому, что теперь же объявляю, что пожертвую эту сумму в пользу бедных города Парижа.
В тот день Прадо имел большой успех среди адвокатов, и все газеты признали за ним ораторский талант.
Действительно, он был оратором и доказал это два дня спустя в окружном суде, когда шаг за шагом отбивался против обвинения, с полным присутствием духа и замечательной находчивостью. Часто своими неожиданными, слегка ироническими ответами он ставил в тупик председателя. Своим негодующим презрением он уничтожал Евгению Форестье, которая его выдала, и относился с надменной жалостью к Морисете Куроно, единственной женщине, которую, — по его словам, — он любил.
— Несчастная, — говорил он, — ведь это голову отца вы хотели бросить в колыбель вашего ребенка.
Но в своем увлечении он немножко пересолил, когда пытался уверить суд, что господин Гюльо превращал свой кабинет в будуар, оставляя его наедине с Морисетой Курено, чтобы та выманила у него признания.
Характер судебного следователя был выше подобного подозрения…
Во все продолжение прений Прадо держался очень загадочно, что сильно заинтересовало публику. При каждом опасном для него свидетельском показании он отвечал, пожимая плечами:
— Подождите, у нас имеется в кармане нечто такое, что совершенно разобьет обвинение.
И он ударял по