Читать интересную книгу Поэты 1880–1890-х годов - Дмитрий Михаловский

О. H. ЧЮМИНА

Далекие предки Ольги Николаевны Чюминой происходили от татарского князя Джюмы. Ее дед служил в гвардии, в аристократических полках — Кексгольмском и Семеновском. С 1823 года блестяще начатая карьера прерывается и дальнейшая служба проходит в отдаленных гарнизонах[77]. Здесь, на юге, сочинял он между прочим стихи (вместе с военной профессией он передал эту наклонность и сыну).

Чюмина родилась в Новгороде 26 декабря 1858 года[78]. Детство и отрочество прошли в Финляндии, где был расквартирован полк, в котором служил ее отец. На родину семья вернулась в 1876 году.

Непременная участница любительских спектаклей и концертов, Чюмина готовилась к поступлению в консерваторию и не придавала значения стихам, которые начала писать сравнительно поздно, неожиданно для самой себя. Тайно от автора одно стихотворение было послано в 1882 году в газету «Свет», издававшуюся полковником В. В. Комаровым.

Прошло немного времени, и произведения новгородской поэтессы стали появляться в известных петербургских газетах и журналах — в «Новом времени», «Наблюдателе», «Вестнике Европы», «Северном вестнике» и других. Завязывались литературные знакомства — А. Н. Плещеев, Я. П. Полонский, В. М. Гаршин.

В 1886 году Чюмина вышла замуж за офицера Г. П. Михайлова. Внешне ее жизнь мало переменилась. Семья была бездетной, весь быт подчинен литературным занятиям хозяйки дома. Единственной, но важной переменой был переезд в Петербург.

Чюмина сочетала в своем творчестве художественный академизм и политическую отзывчивость. И в том, и в другом она завоевала себе признание современников. Ее капитальные переводы из Данте, Мильтона, Теннисона были отмечены почетными отзывами и премиями Академии наук, а сатирические стихотворения вошли в революционный репертуар.

С дружеской симпатией относился к Чюминой Чехов. Хорошо знали ее и в театральных кругах. «Самым верным другом и заступницей Московского художественного театра» называл ее К. С. Станиславский[79]. Ее театральные фельетоны составили внушительный том («В ожидании. Фельетоны в стихах», СПб., 1905).

В канун первой русской революции вышли «Новые стихотворения. 1898–1904» (СПб., 1905)[80]. Вслед за ними, в 1905–1906 годах, появились два сборника революционной сатиры, сделавшие Чюмину «одной из самых заметных фигур сатирической журналистики»[81]. Одно из стихотворений, недвусмысленно направленное против особы царствующего дома, едва не привело к аресту автора.

После поражения революции Чюмина по-прежнему регулярно выступала с политическими фельетонами, вела лирический дневник, переводила стихи, пьесы, романы.

Сборник «Осенние вихри» (1908) неожиданно оказался последним. После мучительной болезни Чюмина скончалась 24 марта 1909 года.

243. БЕСПРАВНАЯ

1

Окончился обряд блестящих похорон.Осыпан розами, оплакан, погребенСогласно правилам строжайшим этикета!И вот последняя отъехала карета.Как пели певчие! Какая масса роз!И речь надгробную как чудно произнесОтец архимандрит! В плерезах и вуалиИз крепа — символы наглядные печали,—Какой изящною казалася вдова.В момент прощания с ней обморок едваНе сделался… Когда в сопровожденьи братаИ стройного, в pince-nez[82], с бородкой дипломатаОна с платком у глаз ко гробу подошла —Шепнули многие: «Ах, как она милаВ глубоком трауре! А жизнь ее былаНелегкою… да, да!» — и тут передавалиДруг другу шепотом подробности о том,Что их покойный друг, к несчастию, едва лиСпособен был служить супруга образцом:«Тут женщина одна… Он с нею был знакомЛет шесть… Бухгалтерша иль что-то в этом роде,Из нынешних… И он мечтал уж о разводе,Хотел ей имя дать». — «Возможно ли? Horreur! [83]Несчастная Aline. Ведь ей грозил позор!»Но всё окончилось, и масса приглашенных«Особ» и важных дам, обрядом утомленных,Разъехались. Ушли рабочие домой,Поставив крест; и холм, усыпанный цветами,Пригретый яркими весенними лучами,С крестом, сияющим на солнце белизной,Остался одинок. Но вот в конце аллеиМелькнула женщина. Минуя мавзолеиИ скромные кресты, приблизилась она,С заплаканным лицом, измучена, бледна.И, озираяся тревожно, боязливо,Как робкий, загнанный собаками зверек,—Она из-под плаща украдкою венокРукой дрожащею достала торопливоИ, положив его к подножию крестаСреди венков других, беззвучно зарыдалаИ, зашатавшися, лицом на дерн упала.Она не плакала, но бледные устаДрожали от глухих, подавленных рыданий.Ей выплакать пришлось за эти дни страданийВсе слезы, и теперь, увы, их больше нет!Что было с ней, когда впервые из газетПришлося ей узнать о моментальной смертиТого, кто для нее дороже жизни был!Не может быть! На днях он был еще в концертеС знакомою семьей, потом он заходилК ней утром. Радуясь заранее свободеСвоей, он говорил, что просьба о разводеИм заготовлена, и — вдруг… Не может быть!К нему, скорей к нему! Увидеть, расспросить…У памятного ей массивного подъездаВ ней сердце дрогнуло на миг при виде съездаГромадного карет. Кружилась голова…Как будто бы сквозь сон ей слышались слова:«Скончался в эту ночь!» По лестнице, бледнея,Спешит она, и вот пред ней лицо лакея:«Не велено пускать!» А там, за дверью той,Пред ней безжалостно, нахально запертой,—Ей слышался напев печальный панихиды,И слезы жгучие страданья и обиды,Позора — хлынули потоками из глаз.Как ей хотелося навек, в последний разПроститься с тем, кого безумно полюбилаОна и для кого оставила семью,Отдав ему любовь, и честь, и жизнь свою!Взглянуть в лицо его! И в этом даже былоОтказано. Туда идут толпы людей,Чужих ему, и ей, одной лишь только ейНет места близ него, нет места между ними!И вновь сегодня, в день печальный похорон,С вуалью на лице, скрываясь меж колоннНа паперти, она, под взорами косымиЛакеев и зевак, с тоской ждала конца.Ей места не было у гроба мертвеца:Семья покойного боялася «скандала»И «меры» приняла… О, как она страдала!Но всё окончилось. Теперь она однаОсталась с ним… Кругом — немая тишина,Никто не явится, от гроба дорогогоНикто не оторвет, никто не запретитЕй плакать! От нее ведь отняли живого,Но мертвый — он лишь ей одной принадлежит.

2

Она слегла. Когда ж, оправясь, через силу,Худая, слабая, пришла она могилуПроведать — то ее едва могла онаУзнать… Решеткою резной обнесена,Затворенной на ключ, вся мрамором обшита,Искусственных цветов гирляндами обвита —Она являлась ей холодною, чужой…А как хотелось ей больною головойПрипасть на свежий дерн с рыданием, как прежде!Всё отняли у ней, не сбыться и надеждеПоследней. Боже мой! Умерший иль живой —Он им принадлежит, не ей, стыдом покрытой,Бесправной в их глазах… О, жгучая тоска!Она от мертвого так страшно далека,Как этот — весь в грязи, поломанный, разбитый,С могилы сброшенный в траву, у самых ног —Когда-то ей самой возложенный венок!

Июнь 1887

244. МОЛИТВА

Тучи темные нависли            Низко над землей,Сон оковывает мысли            Непроглядной мглой…

Воли нет, слабеют силы,            Тишина вокруг…И спокойствие могилы            Охватило вдруг.

Замирают в сердце муки…            На борьбу опятьОпустившиеся руки            Нету сил поднять.

Голова в изнеможеньи            Клонится на грудь…Боже мой! Услышь моленье,            О, не дай заснуть.

Этот сон души мертвящий            Бурей разгониИ зажги во тьме царящей            Прежние огни.

Февраль 1888

245. «Пусть, в битве житейской…»

And never say fail…

Longfellow[84]

Пусть, в битве житейскойСтоя одиноко,Толпой фарисейскойТесним ты жестоко;Пусть слово свободыТолкуют превратно;Пусть лучшие годыУшли невозвратно,—В стремлении к свету,Встречаясь с преградой,Будь верен обетуИ духом не падай!

Пусть миром забытыСвятые уроки,Каменьем побитыВожди и пророки;Пусть злоба невеждыВосстанет стеною;Пусть гаснут надеждыОдна за одною,—Всю жизнь не мирясяС позорной пощадой,Погибни, боряся,Но духом не падай!

Вой злобы трусливой,Намек недостойный —Встречай молчаливо,С улыбкой спокойной.Для славного делаОтдавший все силы —Бесстрашно и смелоИди до могилы.И, к вечному светуСтремяся с отрадой,Будь верен обетуИ духом не падай!

Май 1888

246. У БОЛОТА