выпроводила.
Алиса еще зашла в лавку, затем поехала к родителям. Отвязывая лошадь, она обратила внимание на прилизанного человека с тонкими усиками, в белых брюках. Незнакомец заметил, что Алиса смотрит на него, поморщился и отвернулся.
Эрнестина, прежде чем заговорить, долге рассматривала Алису.
— Садись!
— Спасибо.
— Есть хочешь?
— Не хочу.
Алиса рассказала, что была у врача и что тот говорил ей.
— Тебе там нельзя оставаться!
— А где же мне оставаться?
— Брось его и вернись! Ребенка мы воспитаем.
— Это будет его ребенок.
— Это будет твой ребенок!
— Не теперь. Осталось несколько месяцев… Я выдержу.
— Ты не выдержишь. Они не такие люди!
— Я буду добра к ним.
— Что с тобой?
— Мое место там. Я так хотела. И прости, мамочка, что я…
Алиса обняла мать.
Алису разбудил сон. Сердце глухо стучало, во рту пересохло, лоб покрылся испариной. Опять этот чудной сон! Опять те же непонятные, душащие страхи и тоска! И странное волнение, словно перед ней открылась запретная, таинственная дверь и туда, из темноты, кто-то зовет, манит.
Алиса опять видела во сне Трините, белую козочку, которую подарили соседи, когда Курситисы ушли жить на рижскую окраину возле заросшего соснами песчаного холма. Алисе тогда шел десятый год. Козочка была в ее жизни первым живым существом (щеночек Фидзи появился уже после). Алиса очень привязалась к резвому, игривому созданию. Позже, когда подрос и щенок, они втроем бродили вокруг. Трините пощипывала травку и листья, Алиса и Фидзи следили, чтоб она не убежала, не заблудилась в лесу, чтоб ее не украл кто-нибудь. Все коровье молоко носили продавать, козье добавляли себе в кофе. В войну козу зарезали. Ее мясо ел только отец, Алиса и Эрнестина даже не дотронулись. Тогда отказался есть и он; мясо выменяли на муку.
Трините всегда снилась Алисе маленькой козочкой. Она бегает, прыгает, бодается. Алиса со смехом гонится за ней. Затем они вместе мчатся сквозь сосновые и можжевеловые заросли, чудесным образом ничуть их не задевая, прибегают на солнечную полянку, где растут кошачьи лапки. Вдруг там оказывается старый колодец с замшелым обвалившимся срубом. При виде колодца Алиса настораживается; но по-прежнему играет с Трините и рвет кошачьи лапки. Тут девочка страшно пугается: козочка вскочила на скользкий сруб и балансирует, словно канатная плясунья. Алиса умоляет козочку спрыгнуть на землю, на зеленый мох, но Трините только лукаво косится на Алису и продолжает балансировать. Но вот козочка оступилась и, потеряв равновесие, падает. Алиса перегибается через сруб, пытается удержать козочку, но та ускользает из рук. Колодец глубок, будто на зеркальце, отражающем небо, она глядит наверх и жалобно блеет. Алиса тянется к ней, но напрасно. Поскользнувшись, Алиса тоже летит вниз — и просыпается.
Это странное видение еще с детства время от времени являлось во сне Алисе, она подозревала в нем какой-то смысл, но, какой именно, не знала. Случалось, сон этот не снился год, больше, словно был уже забыт, но неожиданно снова всплывал из глубин души во всей неповторимой яркости.
Алису потом несколько дней угнетало чувство непонятной потери. Словно из жизни навсегда ушло нечто близкое, дорогое. Необъяснимая щемящая боль пугала мрачными предчувствиями, ворошила далекие воспоминания, будила смутную тоску по радости и счастью.
Но теперь сон показался Алисе роковым. Теперь она точно знала, что жить осталось недолго, что скоро настанет ее последний час. Поняв это, Алиса перестала плакать. Наоборот, радовалась каждому оставшемуся тягостному дню, и глаза ее теперь были сухими и ясными.
Предыдущий арендатор «Апситес» вывез из леса лишь половину материалов, предназначенных для стен сарая. Поэтому Петерис сразу же после сева доставил к пилораме остальные и успокоился только после того, как Дронис, подыскав помощников, пришел вместе с ними пособить, и деревья распилили. Еще до сенокоса Петерис привез домой свежие, пахучие доски. Вскоре явились два плотника и сколотили для сарая двери, обшили стены. В первую же осень хлеб уберегли от сырости.
Осталось еще довольно много досок. Алиса как-то заметила, что надо бы сделать сени, чтоб зимой, как только откроют дверь, в комнату не задувал холодный ветер и не летел снег через порог. И тогда свекрови не надо будет опасаться сквозняка. Но лето прошло, а ничего не было сделано. После того как Алиса поделилась с матерью, рассказав о своей жизни, Эрнестина посоветовалась, как с другом семьи, с Дронисом.
А в начале сентябри, после полудня, пришел Густав, попросил дать ему Максиса и привез на другое утро кирпичей, две двери, окно, гвоздей и старика, который беспрестанно курил, долго соображал и очень много говорил. Зато все время помалкивала Лизета, лишь с глубокой обидой бросила:
— Меня отделяют, как скотину. Я, наверно, воняю. Дочке стеклянную клетку делать будет! Лучше бы лошадь дал за ней!
Алиса подошла к отцу и сказала:
— Папочка, не надо мне отдельную комнату. Ничего мне не надо.
— Появится малыш, куда ты его денешь? Ведь так тоже нельзя!
— Появится, тогда…
Густав не слушал. Вместе с усердным курильщиком и говоруном они наконец подыскали место для окна и принялись пилить проем.
К вечеру третьего дня работу закончили. Резко пахла свежесложенная печь, звонко отдавались шаги в новых сенях, а главное, в «Апситес» появилось место, в котором не было Лизеты. Алиса с ужасом вспоминала, как Петерис ночью настаивал на своем праве, а у изножья кровати недовольно сопела слышавшая это Лизета.
Пока мастер на кухне за столом разговаривал с Петерисом, прикладываясь к зелью, Густав на дворе подсчитывал, сколько понадобится фруктовых деревьев для сада, который хотел разбить Дронис. Алиса вышла к отцу.
— Спасибо, папочка.
— Чего там… Маленько лучше будет.
Алиса коснулась руки отца, но Густав наморщил лоб, словно нежность Алисы была ему в тягость.
— Ладно, ладно. Будет…