Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

обед. Вон Сопля машет, что накрыли уже.

Лиза тоже встала со скамейки ни жива ни мертва – с собой позвал!

– В спортзале искал? – по-деловому спросила Лиза, чтобы скрыть бурю чувств в своей груди: гордость, радость, страх, угрызения совести, вину, благоговение – все-таки она идет рядом с ним, и он с ней разговаривает, как говорил бы только с мальчишками и то – не со всеми!

– Говорю же – везде. Нету ничего.

Перед самым входом Ульфат приотстал, неудобно было ему с «немой» в здание зайти. Дал понять, чтоб она первая шла, без него. Ну да, она понимает. Вперед прошла. Обернулась, спросила:

– Кто на карточке-то? Чтоб знать, что твоя.

Ульфат прищурился, куда-то вдаль посмотрел, глухим, дрогнувшим голосом сказал:

– Мама.

По его лицу прошла тень боли и тоски.

– Бросила? – спросила Лиза.

– Летом, в прошлом году под Курском… погибла. В медсанбат бомба попала, всех накрыло.

Ульфат смотрел себе под ноги на желтые листья перед входом и молчал. Пошаркал по ним башмаком, потом взглянул на окаменевшую Лизу и уже другим голосом сказал:

– Ты поищи ее как следует, а? Что хочешь за это отдам, если найдешь. Я не жадный.

– А мне ничего не надо, – сказала изумленная Лиза. – Я и так ее найду.

«Ой, чуть не проговорилась», – подумала. Нет, ей – надо, надо, но как сказать, как и, главное, что, что ей надо?

– Если карточку найду. Что делать? – спросила Лиза и открыла дверь.

А Ульфат вслед ей сказал:

– Не боись, тунгуска, сообщи, в тот же день прибегу. Ты только найди ее.

А потом Лиза жевала остывшую тушеную капусту и думала: ну и дуреха же она, хоть война до их мест не дошла, но надо было об этом тоже подумать, что и у некоторых из них, интернатских, тоже родители на фронт могли уйти, а она – бросили, бросили… В их городе было много эвакуированных, народу чужого понаехало, черные громкоговорители повсюду установили, чтобы население сводки с фронта могло всегда слушать. Только все это было там – за оградой интерната, а у них жизнь текла по-старому: школа, уборки территории, физзарядка по утрам, перемены, занятия после уроков. Как и раньше, иногда фильмы привозили, теперь вот военные: «Истребители», «Парень из нашего города», «Жди меня» (этот ей особенно понравился – ждать она и сама умела, и увиденная история показалась ей очень близкой, своей). Песни разучивали о войне: про Катюшу, про синий платочек. А еще девочек учили пилотки для фронта шить в швейных мастерских. Но в остальном жили они так же, как и раньше: голодно, неуютно, никто их не искал, не находил, не любил…

…Лиза подняла голову со стола – не заметила, как задремала. Выключила лампу, попила воды прямо из графина, разделась, легла на большую кровать, занимавшую чуть ли не все пространство ее маленькой комнаты. Вдохнула запахи подушки: свой – горьковатый, от лосьона, что сама на лимонных корках с водкой делала по книжке о косметике на дому, и Севкин – зеленого чая, так как поила его чаем. Первый раз с молоком и солью попробовал– плевался сначала, а потом ничего, привык. Лиза улыбнулась. Завтра выходной, а ей хочется, чтобы скорей понедельник, когда у Севы смена: соскучилась по нему – страсть, словно год не видела.

Из окошка с черного неба на нее долго смотрели далекие холодные точки – мигающие звезды, как будто говорили: «Не печалься, тунгуска, все будет хорошо». С тем и заснула.

XII

Звуки фокстрота не клеились к рассеянному солнечному свету, который плавно и неспешно заливал террасу ресторана «Причал». Не в меру резкие и бравурные, эти каркающие звуки разбивали томную негу зеркал, лениво отражающих легкомысленные летние шляпы дам с бусами на холеных шеях. Как ожившие портреты в громоздких золоченых рамах, отражения прелестниц принужденно хохотали, показывали белые зубы, в то время как их кавалеры, кто в штатском, кто в погонах, без устали наполняли высокие бокалы своих спутниц бледно-соломенным мускатом «Массандра».

Среди дам особенно выделялась та, что сидела одна у окна наискосок от главного зала и мечтательно смотрела на музыкантов. Она была обернута в струящиеся креп-жоржетовые ткани розово-кремовых оттенков, как дорогая конфета в нескольких шуршащих обертках. Изящно поднося бокал на тонкой длинной ножке-шпильке к полуоткрытым губам, она едва пригубливала горьковатый мартини, играющий золотистыми лучами в бликах оконных стекол. В бокале, как миниатюрная лодочка, плавала зеленая маслинка. Про себя дама напевала тревожно-сладкую мелодию «Мне декабрь кажется маем» из «Серенады солнечной долины», более подходящую, как ей казалось, к окружающей обстановке. Она старалась мысленно вторить чарующему голосу певицы Пэт Фрайди, которую никто никогда не видел на экране, а вместо нее все любовались на кукольное лицо актрисы Линн Бари, искусно открывающей рот и имитирующей глубокие чувства, которых она сама, может, никогда и не испытывала – просто так учил режиссер.

Бело-розовые ажурные перчатки до локтя очень шли к слегка тронутым персиковым загаром рукам молодой дамы, и ее облик, и солнечный зал напоминали увертюру с героиней из волшебной музыкальной сказки, действие которой только начиналось и обещало быть загадочным и очень интересным.

Из глубины ресторана за ней неизменно следил взгляд молодого контрабасиста, стоявшего от окна на довольно большом расстоянии, но уверенного, что слышит все ее мысли. Как бродячий музыкант под окнами богатых господ, он, гадая по губам, читал ее немые послания и выбирал музыкальную пьесу для игры. В какой-то момент, после некоторого размышления, он вдруг решил остановить шумные взвизги фокстрота. Что-то сказал пианисту, а тот, уже лениво наигрывая предложенный мотив, кивнул саксофонисту, и через минуту мелодия из «Серенады», которую напевала дама у окна, полилась в зал.

Обволакивающие аккорды мягко и плавно заструились в воздухе. Они почтительно подкрадывались на цыпочках к феерической красавице, а глаза контрабасиста, казалось, не мигая застыли в ожидании – он не сводил глаз с розово-кремового облака у окна, пытаясь получить ответ, угадал ли он пожелания прекрасной дамы, и по тому, как ее взгляд был устремлен в его сторону, он понимал, что да, на этот раз угадал.

Время остановилось в одной тягуче-томительной точке предчувствия чего-то главного, прекрасного и необъяснимого, как и полагается в сказке. Но тут перед дамой выросла темная квадратная фигура человека с портфелем, и дальше события развернулись слишком драматично и импульсивно – он вынул из портфеля револьвер и в упор выстрелил в молодую даму. Мелодия начала постепенно замирать, красавица – сползать на пол с резного стула