Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

с высокой спинкой, и ее воздушный газовый наряд из розово-кремового медленно становился багряно-красным. Пятна темными кругами быстро расползались по ткани, как бензиновые разводы в лужах, струйки крови бежали по бледнеющему на глазах лицу, и изумленный оркестр наконец перестал играть. На полуоткрытых губах умирающей таяла горькая усмешка – ведь все было слишком, слишком красиво, чтобы быть правдой.

Официант уронил поднос с вином, бутылка разбилась вдребезги, кто-то гулко застучал ногами по паркету, а женщина за соседним столом громко вскрикнула по-гречески: «Феули мо, феули мо!» После некоторой паузы стук повторился, краски померкли, и все началось сначала: мягкий солнечный свет, звуки оркестра, томные улыбки дам в летних шляпах, жемчужные зубы, золоченые зеркала, бокалы с игристым, маслинка, плавающая в мартини. Только теперь все набирало ход, закручивалось постепенно в гигантскую воронку, и вот уже лица и звуки сменялись молниеносно, как в прокрученной назад кинопленке, они неслись по кругу, быстрее и быстрее, и действие страшной сказки снова доходило до точки, где раскатистым эхом вновь и вновь раздавался оглушающий выстрел. Бах! Бах, бах, бах…

– Эй, полуночник, ты дома? – Теплев сплюнул через плечо и снова сильно постучал в Севкину дверь.

Севка вскочил, повернулся на диване к двери – показалось или стучат? Нет, не показалось. Стучат. Который час? Нащупал будильник на тумбочке. Повернул к себе циферблатом – пять. Пять чего – дня? Утра? Ночи? Время слилось в один длинный, непрерывный сон. Голова кружилась, липкий пот со лба застилал глаза, губы горели в лихорадке. Он с трудом заставил себя встать с дивана и отомкнуть замок. Перед ним вырос Григорий.

– Ты чего? – удивился Теплев. – С бодуна, что ли?

Гость выглядел несуразно, наверное, оттого, что был персонажем не из только что виденной Севкой во сне страшной сказки, а из другого мира – твердых и конкретных вещей, а также людей, живущих от звонка утреннего будильника до звонка со смены, от выходных до рабочей недели и от бутерброда к бутерброду. Севку била противная дрожь, от этого позорно стучали зубы, как у паралитика, и в голове звенело, что всегда случалось после периодически повторяющегося кошмара. Он плюхнулся на диван и натянул на себя одеяло.

– Ну ты даешь, старик, спишь как сурок – пять часов уже!

Григорий подошел к занавешенному окну и отдернул штору, задев при этом Амадеуса. Тот покачнулся и, медленно набирая опасный крен, чуть не упал на обидчика, словно обрадовавшись хоть какому-то движению после долгого застоя.

Теплев оттолкнул от себя грузно надвигающееся темное тело, вываливающееся на глазах из приоткрытого футляра, и крепко зафиксировал его в углу, больно схватив за гриф. От такого обращения Амадеус потерял самообладание и глухо зарычал потревоженными струнами. Это прозвучало не менее драматично, чем в сонате Брамса ми-бемоль.

– Пыли-то, пыли-то сколько собрал! – Григорий раскатисто чихнул. – Кабы за нее платили, ты бы самым богатым стал! Ну чего? Голова болит? Ты где это так наклюкался, вроде из дома вчера не выходил? – тараторил Григорий, сплевывая через плечо.

– А ты что, за мной следишь? – огрызнулся Севка. Нервный озноб усиливался, пересохшие губы пекло, во рту стоял соленый привкус, как от крови, и к горлу накатывающими спазмами подкатывала тошнота.

– Не я, конечно, а Серафима Федоровна, сам понимаешь.

Теплев сел на стул, куда обычно Севка вешал свои пиджаки и брюки. Вся масса одежды, задетая Григорием, низко перевалилась через спинку стула и упала на пол большим бесформенным комом.

– И за что только она так тебя… привечает, – сказал Григорий не без досады, не обратив внимания на упавшую за его спиной одежду. – Ума не приложу, – спохватившись, правда, быстро добавил: – Нет, ты того, старик, не обижайся, я понимаю, что ты ей родня, и больше родственников ближе тебя у нее нет, но так-таки убиваться…

Севка молчал, прикрыв глаза. Он невыносимо страдал и совсем не был настроен на говорильню ни о чем. В голове у него все еще попеременно звучали то шум оркестра, то грохот выстрела, то смех и болтовня ресторанной публики, а потом – гулкая, отдающая присутствием потустороннего пространства, гробовая тишина.

– Я вот чего… – Григорий замешкался и вынул из кармана «Казбек». – Я поговорить пришел. С тобой. Ну да – в смысле, что с тобой, без Симы.

Григорий вертел в руках «Казбек», но закурить в комнате не решался. В ней и так было нечем дышать. Он встал и открыл форточку. Струи уличного воздуха поплыли внутрь, и, когда они достигли Севкиного лица, тот блаженно вдохнул предвечерний бодрящий августовский холодок. Это было первое, за что он был искренне благодарен Теплеву, прощая его за непрошеное вторжение. Севка открыл глаза и посмотрел на него.

Тот мял «Казбек» и силился подобрать нужные слова для беседы, о которой его давно просила Серафима. Да и он сам давно собирался подобраться к своему напарнику и поговорить с ним по душам, но никак не мог придумать нужный тон: если начнешь в шутливой форме, это будет не обидно, но может не подействовать; если мораль читать, скорее всего, отвернется и вообще слушать не будет – и поэтому беседа все время отодвигалась до лучшего момента. Но сегодня утром Серафима встала явно не с той ноги и вместо привычного «Чай будешь, Гриша?» глухо спросила его:

– Ты с ним говорил?

И, не услышав утвердительного ответа, грозно зыркнула очами и ушла, грохоча ведром – набрать воды из колонки, хотя всегда это делал он. Это прозвучало как ультиматум.

– Ты вот что, Всеволод, – начал наконец Григорий, глядя в пол, – ты не подумай, что я, того, пытаюсь учить тебя жить или там влезаю в твои дела, но тут такое дело…

«Тьфу, одни и те же слова цепляются, звучит по-дурацки и совсем неубедительно», – с досадой подумал Григорий.

Севка закрыл глаза и посильнее натянул на себя одеяло. Тошнота то комом подкатывала к горлу, то резко отступала опустошительной волной, в голове продолжал трещать надоедливый фокстрот, и в ушах, как в застрявшей на одном и том же месте пластинке, истерично проносилось «Феули мо, феули мо!».

«А! Пусть говорит, что хочет, лишь бы отстал поскорее», – подумал Севка.

– Лизка ведь это, старик, она, говорят, того… – Нужные слова упорно не лезли Григорию на язык. – Она, говорят, ведьма.

Севка открыл глаза и гневно уставился на Теплева. «Сейчас он в меня чем-нибудь запустит», – подумал Григорий и на всякий случай отодвинулся назад, ближе к спинке стула. Но Севка только смотрел на него запавшими глазами, словно ожидая еще большей гадости от Теплева, чтобы как следует разозлиться