хоть святых выноси.
– Выходит, мы с тобой святые, что ли? – усмехнулся Виктор и прибавил озадаченно: – Вот интересно, почему я раньше этого храпа не слышал?
– Да ты, Вить, как ляжешь, сразу выключаешься и спишь как убитый. А кому раньше Хмаренко уснуть не посчастливилось – изволь наслаждаться музыкой. И к нему ещё, бывает, сам командир присоединяется, тогда они вдвоём аж сверчков перекрывают. Но Иван Михайлович храпит только на спине, да и то когда устанет крепко, а Хмаренко – всегда. Ничего не поделаешь! Все уже знают… Мужик-то он золотой!
Виктор прислушался к пению сверчков, доносившемуся с поляны, и улыбнулся в темноте доброй Юркиной шутке: сейчас храп Хмаренко в шалаше вовсе не казался таким уж ядрёным.
Кошмар, из которого Виктор только что вынырнул, так и не отпустил его до конца. Слишком реальны были все ощущения, будто он действительно только что задушил немецкую овчарку голыми руками и никак не мог прийти в себя оттого, что ему пришлось убить животное.
Виктор любил животных, его всегда возмущали те, кто превращал своих дворовых собак в злобных тварей, готовых загрызть кого угодно по приказу хозяина. Так поступали со своими полканами и трезорами кулаки и подкулачники, во всём им подражавшие. Виктор помнил это из своего полуголодного деревенского детства. Вот у кого почерпнули опыт эсэсовцы! Верно, кулачьё везде одинаково, как его ни назови, а где кулачьё, там полные амбары за высокими заборами, да оскаленные клыки, всегда готовые впиться в живое мясо. И эти дрессированные твари – уже не те, какими создала их природа, как перестали быть людьми и жертвы геббельсовской пропаганды, уверовавшие в своё право обращать в рабство и уничтожать целые народы. Их нужно остановить. Тут не может быть никаких угрызений совести. Только рукам всё равно противно душить, сдавливать горло, лишать жизни живое. Даже во сне…
– Вить! Витька, слышишь? Опять на луну улетел? Ты о чём думаешь? – долетел наконец до Виктора настойчивый голос Юры Алексенцева.
– Я? Да всё про мост, про новое задание. Думаю, глубоко ли мне нырять придётся и что там с охраной. Так меня этот мост волнует, что даже сон приснился про него.
– Да брось ты! Справишься! – заверил его Юрка.
Тут Виктору показалось, что товарищ его зябко повёл плечами.
– А ты, Юра, что, замёрз?
– Да не так чтобы… – неловко ответил тот.
– Иди ко мне, у меня плащ-палатка, – пригласил Виктор.
– Спасибо. Только я закурить хочу, а ты же не будешь? – засомневался Юрка.
– А вот теперь буду. Давай закурим.
– Это правильно, – одобрил Алексенцев, с готовностью перебрался к Виктору и, усевшись рядом с ним на плащ-палатку, проворно свернул «козью ножку» из обрывка старой газеты.
– Говорю же, нервы успокаивает. Сейчас сам увидишь! – заверил он, чиркая спичкой и, раскурив самокрутку, протянул её товарищу.
Вкус этот показался Виктору приятным и необъяснимо знакомым, но дым с непривычки был слишком едким и щекотал горло. После пары затяжек верхушки деревьев закружились в хороводе, а мысли разбежались, рассыпались, и в голове стало пусто и легко. И стыдиться того, что он делает, было теперь просто смешно. Ведь верно рассуждал Юрка, что в свои шестнадцать лет он уже творит недетские дела и может с чистой совестью позволить себе выкурить «козью ножку». И пусть бы кто угодно застал сейчас Виктора с этой самой «козьей ножкой» – он не стал бы смущаться и прятаться.
Однако ощущение свободы было вызвано действием табачного дыма и улетучилось вместе с ним.
Проснувшись наутро, Виктор уже думал о том, как это было легкомысленно с его стороны и как безответственно – поддаться влиянию младшего товарища. Ведь Виктор привык служить примером для других, особенно для младших! И вот уже вместе с Юркой они прятались по кустам от командира и комиссара.
Между тем под мост возле хутора Весёлая Гора взрывчатку заложили без особых приключений. Операцию разрабатывали Яковенко и Рыбалко. Всё прошло по плану, как и было намечено. Виктор и Афанасий Забелин сработали мастерски, выполнив каждый свою часть задачи. Они заложили взрывчатку под обе опоры моста. Действовали тихо и очень осторожно, ничем себя не обнаруживая до самого конца операции, когда мост взлетел на воздух…
Так был сорван вражеский план доставки военной техники на Сталинградский фронт, и у Виктора сердце замирало от гордости при мысли, что он причастен к этому важному для нашей будущей победы делу.
– Ну и кто бы сомневался! – поздравляя с успешно выполненным заданием, похлопал товарища по плечу Юрка. – Я же тебе говорил, что ты справишься! А чтобы такую дыхалку, как у тебя, посадить, надо пачку махры в день выкуривать!
Первый приход отца в партизанский лагерь
Вечером следующего дня в штаб отряда действительно пришёл из Ворошиловграда отец. Иосиф Кузьмич принёс в штаб партизанского отряда новости из города. Вернее, по большей части свои впечатления от происходящего в оккупированном городе.
– Еврейскую семью из дома напротив нас расстреляли, – рассказывал он, сидя у вечернего партизанского костра, а его старший сын Михаил вместе с Яковенко, Рыбалко и бойцами внимательно слушали. – Квартиру их на другой же день гестаповский следователь занял. Фашисты хитро дело повели с еврейским населением. В городе с самого начала оккупации слухи пошли, что евреев уничтожать будут, как фашисты в других городах это делают. Когда приказали всем евреям явиться на регистрацию, почти никто не пришёл. Тогда объявили, что еврейским семьям будет выдано бесплатное довольствие. И евреи пришли и получили обед – суп и кашу из полевой кухни. А на другой день им снова было приказано явиться в комендатуру, якобы для постановки на учёт. Явившимся обещали ежедневный паёк. И тогда уже никто не стал скрываться. Пришли все. Огромная толпа людей. И все были расстреляны. Старики, женщины, дети. Наши соседи люди в основном добрые и об убитых горюют всем сердцем. Многие ведь жили и не задумывались о том, что соседи у них евреи, ведь люди как люди, наши, советские. А теперь за укрывательство евреев – смерть. Спрятал соседского ребёнка – окажешься в яме с ним вместе. Так вот людей страхом берут, совесть из человека вытравливают. Но есть и такие, которые злорадствуют: дёшево, мол, жиды жизнь свою продали – за тарелку немецкой баланды. А ещё слыхал на базаре, как один гадёныш смеялся: мол, зря немцы потратили пули, надо было баланду ту стрихнином приправить. Фашистских пуль, значит, жалко, а наших людей – нет. Но такой гнили всё-таки немного. – Иосиф Кузьмич брезгливо сплюнул, в голосе