первомайскими активистами – слишком высокого полёта он птица, как и все номенклатурные назначенцы. Как нельзя кстати вспомнил Виктор свою смелую речь на отчётно-выборной комсомольской конференции. Вот ведь, как в воду он тогда глядел! И если этот Гайдученко такой же партаппаратчик, как Голофеевский, чьё чиновничье высокомерие в своё время так возмутило Виктора, то его умение спускать директивы и требовать отчёты вряд ли поможет ему теперь.
Однако, может быть, Гайдученко – исключение из правил, потому его и поставили руководить подпольной комсомольской работой всей области? Тогда он непременно должен проявить себя. Хотя ему, с другой стороны, нужно быть осторожным, потому что его многие знают именно как номенклатурного работника, советского чиновника. Но если он намерен честно выполнить своё партийное задание, он должен искать связи с комсомольским подпольем, если не способен создать таковое сам. Получается, что если создать в Краснодоне и Первомайске подпольную организацию, шансы выйти на Гайдученко возрастают многократно. С другой стороны, создать такую организацию стоило бы и без Гайдученко. Тут «некоторые инструкции» и «определенная свобода действий» никак не противоречили друг другу. У Виктора даже появилось чувство, что он угадал мысли Нади Фесенко.
Он уже проваливался в сон и видел, как тёмный Надин силуэт с бело-жёлтым лунным лицом стоит прямо над ним и Надин голос льётся как лунный свет:
– Я хочу, Витя, чтобы ты знал: когда настанет время идти в Краснодон на задание, я дам тебе знак.
Налетает ветер, закрывает Надино лицо-луну грозовыми тучами, гремит гром, сверкает молния, льются на землю потоки ливня.
Виктор поднимается над своим спящим телом, а перед ним встаёт стена воды. «Я пойду после дождя», – мысленно говорит он, и стена воды перед ним исчезает. И вдруг он оказывается в лесу возле овражка, где была спрятана база литвиновской группы. Прелые прошлогодние листья, целые горы листьев, разворошены, земля разрыта, а под ней – пустота… Виктор вглядывается в эту пустоту и вдруг видит мёртвого полицая с оторванной по плечо рукой. На месте отрыва жутко зияет пустой просвет. Там сквозит воздух, как внутри полой куклы. «Если мы будем считать их за людей, то убивать не сможем», – льётся голос Нади Фесенко, похожий на лунный свет. И снова налетает ветер. Дикий, бешеный ветер поднимает сонмы прошлогодних листьев над землёй, несёт, и кружит, и мчит по воздуху. Бурые листья, взметнувшись над землёй, взмывают в небо. А деревья вокруг начинают шуметь, стонать, раскачиваться, ветер срывает листья и с них, обнажая растопыренные, простёртые в небо ветви. Листья кружатся, кружатся, кружатся и вдруг начинают жужжать как мухи. Виктор уже слышал такое однажды, но где? И вот один лист падает ему на шею, за ворот рубахи, холодный, как лягушка, и прилипает намертво. Виктор хочет оторвать его и слышит чей-то недобрый смех за спиной. Он оборачивается и видит Гайдученко, одетого нищим попрошайкой, на костылях, с перебинтованной левой ногой. На рукаве у Гайдученко повязка полицая. Он с вызовом щурит глаза, выбрасывает вперёд руку, и это не холёная рука аппаратного работника, непривычная к тяжёлому физическому труду, – жёсткие пальцы все в заусенцах, под ногтями видна чёрная грязь. «Это он, Третьякевич, во всём виноват! – выкрикивает Гайдученко. – Его послали на задание, а он его не выполнил!» И голосу Гайдученко вторит многоголосый собачий лай. На Виктора мчится целая свора немецких овчарок. Он бежит к берегу реки и бросается в воду. Собаки отстают и куда-то исчезают. Все, кроме одной.
Одна овчарка продолжает преследовать Виктора. А у него на спине взрывчатка, и плывёт он закладывать эту взрывчатку под мост. Он чувствует на своей спине груз, и верёвки больно врезаются в тело. Виктор ныряет и уходит глубоко под воду, но до дна не достаёт, и даже водоросли и тина его не беспокоят – это очень глубокое место, и вода здесь чистая, прозрачная, сквозь неё можно далеко видеть. Виктор плывёт глубоко под водой долго, очень долго и так быстро, как будто он не человек, а рыба, и его обтекаемое тело скользит, как швейная игла сквозь струящийся шёлк. Наконец он всплывает на поверхность и видит прямо перед собой опоры моста. И вдруг он чувствует затылком и шеей леденящий ужас настигающей смертельной опасности и оборачивается. Оскаленная пасть немецкой овчарки с острыми жёлтыми клыками возникает прямо перед его лицом. Собачьи челюсти клацают, тянутся к его горлу, красные глаза горят злобой. Виктор слышит яростное рычание у самого своего уха. Это смерть. До неё – всего одно мгновение. Виктор молниеносно уворачивается от собачьих клыков и сам сжимает пальцы на горле овчарки. Мокрая шерсть скользит под его пальцами, но решимость придаёт ему нечеловеческую силу, и сами пальцы его как будто становятся длиннее, а ногти заостряются, вцепляясь в горло собаки-убийцы. Овчарка в воде отбивается лапами, поднимая брызги, пытается вырваться, пытается достать его когтями, а Виктор всё крепче, с невесть откуда берущейся и всё возрастающей силой продолжает сжимать судорожно пульсирующее собачье горло. У него одна мысль, такая же судорожно пульсирующая, паническая: нельзя шуметь, нельзя! Ведь немцы где-то близко, а он ещё не выполнил задания, взрывчатка всё ещё у него на спине! Овчарка бьётся в агонии, и плеск воды под мостом отдаётся так гулко, что его, наверное, слышно далеко и вниз и вверх по реке. Наконец собака перестаёт дёргаться. Виктор выпускает из рук её горло, и теперь она такая жалкая и одновременно жуткая, с застывшими в судорожном оскале клыками и остановившимся взглядом. А с моста уже слышатся крики, раздаётся автоматная очередь. Виктор уходит под воду глубоко-глубоко. Ему нужно достичь дна, чтобы заложить взрывчатку под основание центральной опоры моста. Он всё погружается, а дна нет и нет. Он плывёт головой вниз, идёт винтом, штопором. И вдруг навстречу ему снизу несётся труп задушенной им немецкой овчарки с оскаленной в агонии пастью. Виктор снова видит перед собой острые жёлтые клыки. Он кричит… и просыпается.
Луна укатилась далеко, и её уже не было видно за кронами деревьев. Угли в костре почти погасли и отсвечивали так же слабо, как звёзды в небе. Было свежо, но не холодно. Виктор приподнялся и сел.
– Вить, ты? – послышался совсем рядом шёпот Юры Алексенцева, и вот уже его сухощавая фигурка с противоположной стороны от кострища точно так же приподнялась и села, обхватив себя руками за плечи.
– Не спишь? – и не дожидаясь ответа, Алексенцев посетовал: – И мне не спится. Это из-за луны. Полночи светит, зараза, прямо в глаза. Полнолуние! А Хмаренко храпит,